Вектор движения
Почему все же Москва?
Пишут в учебниках, что поэзия Пушкина есть итог, подведение итогов и завершение поэзии XVIII века, ответ на вопросы этого века. Но, думается, вопросы были много глубже и отвечал на них не только Пушкин, а весь XIX век. Но и ХХ век продолжал эти вопросы осмыслять. XVIII век, «столетье безумно и мудро» (Радищев), — это построение Петровской империи, а далее проверяется ее жизнеспособность. Весь век у петровских реформ есть друзья и враги. Но первые враги появились в конце XVIII века — это Пугачев и Радищев. Поэтому такой пристальный к ним интерес у наиболее последовательного сторонника Петра Великого (и его преобразований) — Пушкина.
У Герцена рядом поставлены два инакомысла этого столетия — Щербатов и Радищев. Только он считал, что Щербатов повернут назад, а «Радищев — смотрит вперед, на него пахнуло сильным веянием последних лет XVIII века»8 . Радищев, в отличие от Щербатова, полагал Герцен, против допетровской жизни. Я бы позволил себе в этом усомниться. При этом, надо сказать, именно Герцен замечает, что «путешественник» «предается полному отчаянию»9 . Противоречивость герценовской оценки здесь очевидна. Радищева с его легкой руки называют западником, а тот и сам каялся, что начитался возмутительных французских книжек10 , но отсюда еще не следует его западничество, более того, мы знаем, что славянофилы начинали как раз с освоения западноевропейских идей.
Если посмотреть непредвзято на текст радищевского «Путешествия», то станет очевидно: вся книга о возможной гибели Петербургской империи. Не случайно, комментируя Радищева, Герцен писал: «Петербургская Россия <…> очевидно, не есть достигнутое состояние, а достижение чего-то, это репные зубы, которые должны выпасть; она носит во всех начинаниях характер переходного, временного; империя стропил — столько же, сколько фасад, она не в самом деле, не “взаправду”, как говорят дети»11 . Историческое движение постпетровской имперской России было из Москвы в Петербург. Само название книги Радищева требовало попятного движения, назад, в Москву. Начитавшийся немцев и французов — первый славянофил? Это, конечно, требует неких рассуждений, но они чуть дальше. Пока же, забегая вперед, замечу, что «Путешествие из Петербурга в Москву» — это даже на первый взгляд явный отказ от петербургской империи, возврат в московскую старину, когда были счастливы баре и поселяне, не было рекрутских наборов и пр. Певец империи Пушкин разделял взгляды Радищева на необходимость свободы, но полагал возможность свободы лишь в империи, ибо остальное — пугачевщина. Он ответил ему «Путешествием из Москвы в Петербург». К сожалению, мало кто вдумывается в символику названий этих двух путешествий. Пушкин полагал, что будущность России связана с движением из Москвы в Петербург.
Мы говорим о том, что Пушкин пытался возродить память о Радищеве, писал, что «вослед Радищеву восславил я свободу», но забываем, что сам он от этой строчки отказался и, думается, не только из цензурных соображений, а уточняя свою поэтическую и политическую позицию. Более того, признавая значение книги и отчаянную смелость поступка Радищева, Пушкин идейно по всем пунктам с ним не соглашается. Конечно, его мысль постоянно возвращается к радищевским темам, думаю, в том же регистре, в каком он постоянно обращался к теме Пугачева. Как к двум противникам Петровской империи и дела Петра. Пугачев им описывается вполне объективно, а в «Капитанской дочке» даже с симпатией, почти как Роб Рой. Там же Пушкин нарисует образ дворянина Шваб-рина, с испугу принявшего крестьянский бунт. Тема Ради-щева?..
путешественнику«…он хуже Пугачева; он хвалит Франклина. — Слово глубоко замечательное: монархиня, стремившаяся к соединению во едино всех разнородных частей государства, не могла равнодушно видеть отторжение колоний от владычества Англии . Радищев предан был суду. Сенат осудил его на смерть <…> Государыня смягчила приговор»13 . Мрачная сила радищевских инвектив и пророчеств своей убежденностью в неминуемой гибели империи, своим невероятным дальновидением невольно напоминала, конечно, Франклина, но не только: можно вспомнить по крайней мере Нострадамуса, предсказавшего, как известно, падение французского королевского дома. Когда французская революция началась, все вспоминали исполнившееся пророчество Казота. И в атмосфере случившегося катаклизма, который казался потрясением мировых основ, пророчеств пугались не меньше, если не больше, чем прямых обличений. Не меньше крестьянской войны. С крестьянами уже научились справляться. Да к тому же Пугачев думал о власти— из своих, Пугачев из университета, дворянский Нострадамус.
Постоянная тема его книги — о бренности величия: «Гордитеся, тщеславные созидатели градов, гордитесь, основатели государств; мечтайте, что слава имени вашего будет вечна; столпите камень на камень до самых облаков; иссекайте изображения ваших подвигов и надписи, дела ваши возвещающие. Полагайте твердые основания правления законом непременным. Время с острым рядом зубов смеется вашему кичению. Где мудрые Солоновы и Ликурговы законы, вольность Афин и Спарты утверждавшие? — В книгах. — А на месте их пребывания пасутся рабы жезлом самовластия. — Где пышная Троя, где Карфаген? — Едва ли видно место, где гордо они стояли» (с. 31, «Новгород»).
Причем, что любопытно, он пишет о бренности тех государств и их правителей, которые устанавливали правовую структуру. Поневоле можно поверить Бердяеву, что в основе мировоззрения Радищева лежит идея анархизма . Проверим это на его отношении к самому Петру и его идейной преемнице — императрице Екатерине II.
Но для начала поглядим на степень неблагодарности, столь характерной для пишущего человека, и сегодня пытающегося отрицать дело Петра, забывающего, что без усилий Петра и Екатерины не было бы и его собственного образования, не было бы вообще русской классической литературы.
Примечания
8 <Предисловие к книге «О повреждении нравов в России» князя М. Щербатова и «Путешествие» А. Радищева...> // Герцен А. И. Указ. изд. Т. XIII. С. 272.
«Казалось бы, рассуждения Щербатова предельно просты и сводятся к критике “нового” и сожалению о “минувшем”. Так их понимал, например, А. И. Герцен, выстроивший в своем “Предисловии” простейший силлогизм, доказывающий “предславянофильство” Щербатова. На самом деле, если нравы “повредились”, то до какого-то момента они пребывали в целости, а раз “повреждаться” они начали после Петра, следовательно, Щербатов выступает против петровских, а равно и против всяких других преобразований. По мнению Герцена, “скучный и полудикий быт наших предков кажется недовольному старику каким-то утра-чен-ным идеалом”, а “чинная и чванная Русь” — его духовным ориентиром. Однако нужно совсем не знать Щербатова, чтобы приписывать ему такие мысли. Действительно, он осуждал отдельные петровские начинания, однако был искренне убежден, что “в рассуждении просвещения и славы” Россия в годы его правления продвинулась далеко вперед» (Артемьева Т. В. От славного прошлого к светлому будущему. Философия истории и утопия в России эпохи Просвещения. СПб.: Алетейя, 2005. С. 272—273).
10 В своих показаниях Тайной экспедиции Радищев писал: «…Между другими коммерческими книгами купил я историю о Индиях Реналя. Сию то книгу могу я почитать началом нынешнему бедственному моему состоянию. Я начал ее читать в 1780, или 81 году. Слог его мне понравился. Я высокопарной (ampoulй) его штиль почитал <…> истинным вкусом, и видя ее общечитаемою, я захотел подражать его слогу <…> И так могу сказать по истине, что слог Реналев, водя меня из путаницы в путаницу, довел до совершения моей безумной книги, которая готова была в исходе 1788 года» (. Процесс Радищева. М.—Л.: Изд. АН СССР, 1952. С. 188—189).
11 Герцен А. И. <Предисловие к книге «О повреждении нравов в России» князя М. Щербатова и «Путешествие» А. Радищева…>. Т. XIII. С. 277.
12 «глубоко знаменательным — нам оно кажется чрезвычайно глупым» (Гер-цен А. И. <Предисловие к «Путешествию из С. -Петербурга в Москву» А. Радищева> // Герцен А. И. Указ. изд. Т. XIII. С. 279.
Пушкин А. С. Александр Радищев // Пушкин А. С. Собр. соч. в 10 тт. Т. 6. М.: ГИХЛ, 1962. C. 214.
14 «Русская интеллигенция с конца XVIII в., с Радищева, задыхалась в самодержавной государственности и искала свободы и правды в социальной жизни. Весь ХIХ в. интеллигенция борется с империей, исповедует безгосударственный, безвластный идеал, создает крайние формы анархической идеологии» ( Русская идея // О России и русской философской культуре. Философы русского послеоктябрьского зарубежья. М.: Наука, 1990. С. 170).