С. И. Шешковскому
(Конец июля – начало августа 1790 г. Из Петропавловской крепости)
Доколе дыхание продлится в груди моей, доколе я жив буду, помышления мои, мысли и чувствования от плачевнаго моего семейства отвращены быть не могут. Хотя не в состоянии уже более быть ему полезным чем-либо, а тем самым лишенный утешения загладить мой против их проступок, хотя остаток жития моего, будучи вовсе бесплодным, определен будет или на томное онаго скончание, или на мгновенное, или прервется естественно; доколе судьба моя не решилася, не могу возбранить себя, чтобы забыть несчастной мой дом и быть обитающим в нем чуждым. От того мое сетование, оттуда мое стужание. Не отвергни, милостивой государь, сего прошения, и каким-либо образом дать наставление о домашнем состоянии моим оставшим, дабы в пущую не пришли разстройку дел своих. Оно им совсем неизвестно: 1-е, чтобы помыслить о пересрочке заложенных в ломбарде вещей, ибо, по происшествии долгам срока, они пропадут; 2-е, с жильцов деньги получать должно в начале сентября, с камердинера в треть 75 р., с француженки 66 р. с коп., с погребщиком сделать разсчет по контракту и распискам, с лавочником разчесться в годовой наемной сумме 225 р., с дровеника на нынешний год получить надлежит 100 сажен дров и 70 р. оставших от прежних лет; 3-е, что нынешней год запасу от батюшки прислано не будет, ни муки, ни овса, а присланы были деньги, а для того заранее помышляли бы убавить число лошадей и людей, а особливо посторонних, живущих на их содержании; 4-е, чтобы помышляли о взносе процентов в банк за заложенный дом; 5-е, чтобы помышляли о просроченных детских пашпортах, а паче бы о их учении.
Удивительно вам, милостивой мой государь, может быть, покажется, да и смешно, что человек обвиняется по законам на лишение может быть жизни, пещись может о таких, можно сказать, малостях. Но столь велика моя привязанность к моим детям, что и последнее дыхание, каково оно бы ни было, будет для них, что все мое сокрушение происходит от того, что их не могу видеть, и что лишен сего, кажется, навсегда. О, боже! к кому воззову в моей скорби; кто услышит мое стенание и ущедрится? Неужели, господи, лишишь несчастнаго последний отрады слышать, прежде скончания бедственнаго жития, что те, пред кем я наиболее преступил, мне прощают? Мысль жестокая, убивающая меня ежеминутно!
за священныя книги. Читая их, в бедствии нахожу утешение и подкрепление сил и, можно сказать, некоторое ободрение.
Печатается по автографу, хранящемуся в Центральном Государственном Архиве древних актов в Москве, фонд Госархива, VII рлзр., № 2760, ч. I, лл. 159–160. В томе II «Полного собрания сочинений А. Н. Радищева», изд. М. И. Акинфиева (стр. 336) данное письмо ошибочно соединено с предыдущим письмом Радищева, № 29. Даты в подлиннике не имеется. Письмо, как видно из его содержания, является вторым дополнением к завещанию Радищева и содержит ряд дополнительных наставлений о расстроенном «домашнем состоянии», которое детям его не было известно. Письмо, надо полагать, было написано вскоре после первого дополнения к завещанию, т. е. в самом конце июля или начале августа 1790 г.