Дневник одной недели
Суббота
Уехали они, уехали друзья души моей в одиннадцать часов поутру... Я в след за отдаляющеюся каретою устремлял падающие против воли моей к земле взоры. Быстро вертящиеся колеса тащили меня своим вихрем в след за собою, – для чего, для чего я с ними не поехал?..
По обыкновению моему, пошел я к отправлению моей должности. В суете и заботе, не помышляя о себе самом, я пребыл в забвении, и отсутствие друзей моих мне было нечувствительно. Второй уже час; я возвращаюсь домой; сердце бьется от радости: облобызаю возлюбленных. Двери отворяются, – никто навстречу ко мне не выходит. О, возлюбленные мои! вы меня оставили. – Везде пусто – усладительная тишина! вожделенное уединение! у вас я некогда искал убежища; в печали и унынии вы были сопутники, когда разум преследовать тщился истине; вы мне теперь несносны! –
– Я поспешно лег в постелю и – о блаженная бесчувственность! едва сон сомкнул мои очи, – друзья мои представились моим взорам и, хотя спящ, я счастлив был во всю ночь: ибо беседовал с вами.
Воскресение
Утро прошло в обыкновенной суете.
Я еду со двора, еду в дом, где обыкновенно бываю с друзьями моими. Но – и тут я один. Грусть моя, преследуя меня безотлучно, отнимала у меня даже нужное приветствие благопристойности, делала меня почти глухим и немым. С тягостию несказанною себе самому и тем, с коими беседовал, препроводил я время обеда; спешу домой. – Домой? Ты паки один будешь, – пускай один, но сердце мое не пусто, и я живу не одною жизнию, живу в душе друзей моих, живу стократно.
Мысль сия меня ободрила, и я возвращался домой с веселым духом.
– блаженство мое, воспоминание друзей моих было мгновенно, блаженство мое было мечта. Друзей моих нет со мною, где они? Почто отъехали? Конечно, жар дружбы их и любови столь мал был, что могли меня оставить! – Несчастной! что ты произрек? Страшись! Се глагол грома, се смерть благоденствия твоего, се смерть твоей надежды! – Я убоялся сам себя – и пошел искать мгновенного хотя спокойствия вне моего существа.
Понедельник
– Ужели человек толико раб своея чувствительности, что и разум его едва сверкает, когда она сильно востревожится? О гордое насекомое! дотронись до себя и познай, что ты и рассуждать можешь для того только, что чувствуешь, что разум твой начало свое имеет в. твоих пальцах и твоей наготе. Гордись своим рассудком, но прежде воспряни, чтобы острие тебя не язвило и сладость тебе не была приятна.
Но где искать мне утоления хотя мгновенного моей скорби? Где? Рассудок вещает: в тебе самом. Нет, нет, тут-то я и нахожу пагубу, тут скорбь, тут ад; пойдем. – Стопы мои становятся тише, шествие плавнее, – войдем в сад, общее гульбище, – беги, беги, несчастный, все скорбь твою на челе твоем узрят. – Пускай; – но какая в том польза? Они соболезновать с тобою не будут. Те, коих сердца сочувствуют твоему, от тебя отсутственны. – Пойдем мимо. –
Собрание карет – позорище, играют Беверлея, – войдем. Пролием слезы над несчастным. Может быть моя скорбь умалится. – Зачем я здесь?.. Но представление привлекло мое внимание и прервало нить моих мыслей.
– о! колико тяжко быть обмануту теми, в которых полагаем всю надежду! – он пьет яд – что тебе до того? – Но он сам причина своему бедствию, – кто же поручится мне, что и я сам себе злодей не буду? 1 – о! беги, беги. – По счастию моему запутавшиеся лошади среди улицы принудили меня оставить тропину, по которой я шел, разбили мои мысли. – Возвратился домой; жаркой день, утомив меня до чрезвычайности, произвел во мне крепкой сон.
Вторник
Спал я очень долго, – здоровье мое почти расстроилось. Насилу мог встать с постели, – лег опять, – заснул, спал почти до половины дня, – пробудился, едва голову мог приподнять, – должность требует моего выезда, – невозможно, но от оного зависит успех или неудача в делопроизводстве, зависит благосостояние или вред твоих сограждан, – напрасно. Я в такой почти был бесчувственности, что если бы мне пришли возвестить, что комната, в которой я лежал, скоро возгорится, то я бы не шевельнулся. – Пора обедать, – нечаянной приехал гость. – Присутствие его меня выводило почти из терпения. Он просидел у меня вплоть до вечера... и, подивитесь, скука разогнала несколько мою грусть, – сбылася со мною сей день пословица Русская: выбивать клин клином.
Среда
Волнение в крови моей уменшилось, – я целое утро просидел дома. Был весел, читал, – какая нечаянная перемена! что тому причиною? О, возлюбленные мои! я читал живое изображение того, что ежечасно, ежемгновенно происходит, когда вы со мною. – О мечта, о очарование! почто ты не продолжительно? – Зовут обедать – мне обедать? С кем? одному! – нет – оставь меня чувствовать всю тяжесть разлуки – оставь меня. Я хочу поститься. Я им принесу в жертву... почто ты лжешь сам себе? Нет никакого в том достоинства. Желудок твой ослабел с твоими силами и пищи не требует, – пойдем, – едва в целой день мог я совершить столько пути, сколько в другое время совершаю один час, – возвратимся, – я лежу в постеле, – бьет полночь. О, успокоитель сокрушений человеческих! где ты? Почто я казнюся? Почто лишен тебя? – Едва заснул на рассвете.
Благая мысль, – исполним ее, – зашел в лавочку, купил два апельсина и крендель, – пойдем: куда, несчастной? В Волкову деревню. – –
На месте сем, где царствует вечное молчание, где разум затей больше не имеет, ни душа желаний, поучимся заранее взирать на скончание дней наших равнодушно, – я сел на надгробном камне, вынул свой запасной обед и ел с совершенным души спокойствием; – приучим заранее зрение наше к тленности и разрушению, воззрим на смерть, – нечаянный хлад объемлет мои члены, взоры тупеют. – Се конец страданию, – готов... мне умирать? – Да не ты ли хотел приучать себя заблаговременно к кончине? Не ты ли сие мгновение хотел ознакомиться?.. мне умирать? Мне, когда тысячи побуждений существуют, чтобы желать жизни!.. Друзья мои! вы, может быть, уже возвратилися, вы меня ждете; вы сетуете о моем отсутствии, – и мне желать смерти? Нет, обманчивое чувствие, ты лжешь, я жить хочу, я счастлив. – Спешу домой, – бегу, – но нет никого, никто меня не ждет. Лучше бы я там остался, там бы препроводил ночь...
Пятница
– обедал безо вкуса. –
– уныние, беспокойствие, скорбь, о как близко отчаяние! но на что толико грустить? еще два дни, – и они, они будут со мною, – два дни, – о ты, что можешь разлуку с друзьями души моей исчислить временем, о ты, злодей, варвар, змий лютый! Прочь толикое хладнокровие, – во мне сердце чувствует, а ты рассуждаешь. –
– вы все со мною, сомневаться мне в том не должно, прижмите меня к своему сердцу, почувствуйте, как мое бьется, – но что! вы меня отталкиваете! вы удаляетесь, отворачивая взоры ваши! о пагуба, о гибель! се смерть жизни, се смерть души. – Куда идете, куда спешите? или не узнаете меня, меня, друга вашего? друга... Постойте... мучители удалились, – пробудился. Вон беги, удаляйся, – се разверста пропасть, – они, они меня в нее ввергают, – оставили, – оставь их, будь мужествен. – Кого? друзей моих? Оставить? Несчастной! они в твоей душе.
Суббота
– кажется, природа обновилась, – все твари веселее, – да веселье возраждается в душе моей. Возлюбленные мои возвратятся завтра, – завтра! год целой. Изготовим для них обед, – тут они сядут. Я сяду с ними, о веселие! о надежда! – но их еще здесь нет. Завтра будут они, завтра сердце мое не одно будет биться, – а если не возвратятся – вся кровь остановляется, – какое сомнение! Прочь, прочь, я счастлив быть хочу, я хочу быть блажен, о нетерпение! о колико солнце путь свой лениво совершает, – ускорим его шествие, осмеем его завистливость, уснем, – я лег в постелю до заката, заснул, и пробудился.
Воскресение
– о вожделенной день, о день блаженный! скончалося заранее мое терзание. Настлал приятный час. Друзья мои! сегодня, сегодня я вас облобызаю.
Пообедал я немного, – ускорим свидание наше, – ускорим, – о если им толико же скучно, как мне? О если бы они могли иметь отзвон моего терзания в душах своих, колико приятно будет для них зреть меня несколько часов прежде, – поедем им навстречу, – чем скорее поеду, тем скорее их увижу; в сей льстящей надежде не видал я, как доехал до почтового стана. –
– они еще не едут, может быть какое препятствие, – подождем. Никто не едет. – Чьим верить словам возможно, когда возлюбленные мои мне данного слова не сдержали? Кому верить на свете? Все миновалось, ниспал обаятельный покров утех и веселий; – оставлен. Кем? Друзьями моими, друзьями души моей! Жестокие, ужели толико лет сряду приветствие ваше, ласка, дружба, любовь были обман? – Что изрек? несчастной! А если какая непреоборимая причина положила на сей день препятствие свиданию вашему? Какое хуление! страшись, чтобы не исполнилось! о горесть! о разлука! почто, почто я с ними расстался? Если они меня забыли, забыли друга своего, – о смерть! приди, вожделенная, – как можно человеку быть одному, быть пустыннику в природе!
Но они не едут, – оставим их, – пускай приезжают когда хотят! приму сие равнодушно, за холодность их заплачу холодностию, за отсутствие отсутствием, – возвратимся в город; – несчастной, ты будешь один; – пускай один; – но кто за мною едет вослед? Они, – нет, их окаменелые сердца чувствительность потеряли; забыли они свое обещание сегодня возвратиться; забыли, что я им поеду во сретение; забыли меня. – Пускай забывают; я их забуду...
Понедельник
– Уедем в другой город – пускай они меня ждут; – но сегодня поздно, – исполним завтра.
Простите; вероломные, простите, бесчувственные, – простите... Куда едешь, несчастный? Где может быть блаженство, если в своем доме его не обретаешь? – Но я оставлен, – но я один, один – один!..
Карета остановилась, – выходят, – о радость! О блаженство! друзья мои возлюбленные!.. Они!.. Они!..
Примечания
„Собрании оставшихся сочинений покойного Александра Николаевича Радищева“, том IV, 1811 г. Мы исправили в этом тексте одну ошибку: в главе „Понедельник“ (стр. 140) в изд. 1811 г. напечатано „Карают Беверлея“; очевидно, что это ошибка чтения автографа вместо „играют“; и смысл и стилистический характер текста указывают на это. „Дневник“ относится к раннему периоду творчества Радищева. Об этом, кроме общего стилистического характера и содержания повести,говорят следующие соображения. В главе „Понедельник“, к тому месту, где Радищев говорит – „кто же поручится мне, что и я сам себе злодей не буду“ кто-то, может быть сам Радищев, сделал примечание: „Сие сбылось чрез несколько лет“. В начале повести говорится о службе автора-героя ее. В. В. Каллаш, редактор полного собр. соч. Радищева (1907) относит „Дневник“ на этих основаниях к 80-м годам, вероятно, понимая выражение радищевского примечания „чрез несколько лет“, в том смысле, какой это выражение имеет в языке XX в., т. е. через весьма немного лет, примерно, менее десятка. Однако в языке XVIII в. слово „несколько“ понималось более широко и без сомнения могло обозначать и большее число. С другой стороны, то место главы „Понедельник“, в котором идет речь о театре, наводит на мысль о более раннем написании повести. Постановка „Беверлея“ в Петербурге относится к 1773 г. О постановке этой пьесы в 80-х годах мы имеем сведения, относящиеся лишь к Москве: повидимому, вне Москвы она в это время уже не шла (см. ниже). Между тем, действие „Дневника“ протекает в Петербурге. Да и вообще, скорей всего Радищев говорил в повести о литературном и театральном явлении, еще новом, вызывавшем споры и интерес в обществе. Таким образом мы считаем возможным предположить, что „Дневник одной недели“ мог быть написан в 70-е годы, начиная с 1773 г. (тот факт, что Радищев женился лишь в 1775 г. не противоречит этому, так как „друзья“, о которых говорится в „Дневнике“, – вовсе не обязательно жена или дети героя, а тем более – автора). Во всяком случае „Дневник“ может быть датирован в пределах от 1773 г. до середины 80-х годов.
„Дневник одной недели“, конечно, представляет собою не подлинный дневник Радищева, а являетея художественным произведением, повестью, характерной для литературной позиции Радищева. „Дневник“ – одно из наиболее ярких и наиболее ранних проявлений сентиментализма в русской литературе.
Стр. 140 „ “ – „Буржуазная трагедия в пяти действиях... в стихах“ французского драматурга Сорена (Saurin) была поставлена в первый рая в Париже в 1768 г. Она представляет собой переделку английской драмы Эдуарда Мура „Игрок“. На русский язык „Беверлей“ был переведен И. А. Дмитревским в прозе и издан в 1773 г. в СПб. („Беверлей, Мещанская трагедия“) „Обществом, старающимся о напечатании книг“, организованным Н. И. Новиковым. Общество работало в ближайшем контакте с „Собранием, старающимся о переводе иностранных книг“, для которого исполнял литературные работы и Радищев.
„Беверлей“ был представлен в первый раз в Петербурге 11 мая 1773 г. Это был один из первых опытов перенесения на русскую сцену буржуазной драмы. „Беверлей“ имел успех. Составитель „Драматического словаря“ 1787 г. пишет: „Сия трагедия часто играется на московском театре с похвалою“. Здесь же, в Москве, Новиков переиздал ее в 1787 г.
В трагедии представлен человек, подпавший под влияние ложного друга, стремящегося к его разорению и гибели и совращающего его при помощи карт. Страсть к игре заглушает в Беверлее все добрые наклонности. Ни жена, ни истинный друг не могут спасти его. Он попадает в ловушку, приготовленную злодеем, он разорен, он – в тюрьме за долги; он раскаивается; ему сообщают, что плутни злодея разоблачены и деньги будут возвращены ему, Беверлею: но уже поздно; он принял яд и умирает, завещая своему сыну ненависть к игре.
„Внутри пределов города находится еще русская деревня на Черной речке, а близь оной большое кладбище... “ (ныне Волково кладбище). „Описание... Санктпетербурга... сочинение И. Г. Георги“, пер. П. Безака, СПб., 1794, стр. 131.
Примеч. в издании 1811 года. )