КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
Состояние Греков по смерти Александра и при его преемниках. О начале, нравах и законах Ахейскаго союза. Римляне начинают вмешиватися во Греческия дела; Греция становится Римскою провинциею.
Ужас распростертый Александровым имянем, удивление его особе великим множеством Иройских качеств вперенное, и некоторое изступление, войско его оживляющее, были единыя связи, стеснившия в единое тело все части Македонския империи. Сей государь царствовал краткое время; а как он умер, тогда владение его очень еще ново было, чтобы в нем были обычаи силу законов имеющия. Всяк знает, что Пердикку, коему Александр умирая вручил свое кольцо, препоручено было правление государства. На престол возведены были во единое время Аридей сын Филиппов и в пеленах еще находящийся младенец, коего Александр прижил с Роксаною; правление же Сатрапов препоручено было знатнейшим полководцам.
Не возможно было, чтобы в сем правлении не произошла перемена в скором времяни. Воинский Александров Стан не был училищем, где бы можно было научиться быть правосудным и умеренным; а наместники Ироя почитавшаго мужество и силу законными титлами к царствованию везде, где были люди, долженствовали быть упоенными властолюбием. Возможно ли им было повиноватися долгое время власти младенца или несмысленнаго Аридея, которой им столь же казался презрителен, как Александр Александра не имели ни малаго понятия о сих мудрых установлениях, коими власть ограничивается, для предупреждения оныя злоупотреблений; а хотя бы таковая политика им и была сведома, каким бы образом мог правитель оную употребить в дело? В Пердикке было то порок, коего ни что не могло исправить, что он был наровне со градодержателями провинции: если бы они боялися его власти, то бы они ей завидывали и старалися бы от оныя освободитися, если же они ее не страшилися, то им должно было ее пренебрегать. Угрозы Пердикковы были тщетны людям могущим во своих землях собирать войски; обещания же его их мало трогали, для того что от властолюбия своего они большаго ожидали счастия, нежели от своея ко правлению верности.
Хотя градодержатели, бояся сделаться ненавистными, не дерзали возстать противу законныя власти, однако же всякий делал себе во своем Сатрапстве правила правления, располагаяся по своим частным корыстям. Всякий имел свои войска и свои крепости, и отрицался давать отчет в данях и податях собираемых его подчиненными. Подданным быть не захочеш имея царския силы и богатства. Сатрапы сопряглися между собою союзами, а Пердикк со своея стороны принужден был вступать в переговоры, дабы сохранить правительству хотя тень власти: словом, Македонская Монархия, по виду еще соединенная и составляющая единое тело, разделялася в самом деле на разныя независимыя единое от другаго государства, и единое другому завидующия.
Антигон, коему на долю досталася Памфилия, Ликия и великая Фригия, был из всех вельмож тот, коего властолюбие наинетерпеливейшим образом мир сносило. Он непрестанно Пердикка представлял мучителем, старающимся под тщетными видами отнять у вельможей земли их правлению порученныя, а на место их поставить своих наперсников, дабы по том безпрепятственно погубить обоих царей и завладеть престолом. Подозрения, ненависть, дух возмущения и независимости столь усилилися, что Пердикку Египет.
Жестокостию и гордостию своими стал он ненавистным собственным своим воинам; а противное ему счастие при начале сего похода возмутило их противу его. Поведение его сравнивали с поведением Птолемея, который своим благоразумием, своим мужеством, своим правосудием и человеколюбием привлек к себе во Египте равно любовь и почтение. Военоначальники соделали всеобщий бунт; а по убиении Пердикка, войски хотели отдать правление самому Птолемею, с коим они войну имели.
Сей государь, ибо можно уже начинать давать ему сие название, хотя он еще онаго не принял, отрекся благоразумно от сана, коего он не мог соблюсти преимущества, не становяся неприятелем всех правителей провинций; которые, оставляя ему мнимую и спорную власть над всею Александровою Империею, лишили бы его, вероятно, Египта. Правительство всея Империи вручено было Аридею и Пифону, начальникам бунта погубившим Пердикка; но или ради частых своих дел, требующих присудствие сих двух мужей во другом месте, или удрученны будучи тягостию своего сана, они оной возложили на Антипатра Птолемея, и напасть на Евмена и на других полководцев оставшихся с Пердикковой стороны.
Столь же искусен, как Птолемей, Антипатер не жертвовал счастием, коим он наслаждался, корыстям правлению всея Империи. Зная намерения бунтовщиков чрез сообщение, которое он имел с ними, он разсудил, что распадение Александровой монархии было неизбежимо. Он видел опасность отпасть от древних союзов, для составления союзов новых и сомнительных с Пердикковыми друзьями; и покидая общия дела Империи, он хотел, казалося, царствовать только в Македонии; вместо того, чтобы усмирять возмущения во Асии, он их почел способными ко утверждению своея власти в Европе; он усугубил оныя, отнимая у Евмена, Алкита и у других полководцов земли, которыя они имели, и отдавая их наиглавнейшим Пердикковым неприятелям: единые не таковы были, чтобы покинуть вверенныя им земли, если то повелит Империи правитель, а другим должно было стараться всяким образом, дабы овладеть оными. Антигон поставлен был вождем войск, которыя оба цари имели во Асии, не столько для того, чтобы власть их была почитаема, как для разрушения оныя; а Кассандр сын Антипатров был его наместник. Между тем как властолюбие сих двух мужей новыя возвещало распри, войну и блиское распадение Александровых завоеваний, правитель Империи перешел паки во Европу, имея под смотрением своим обоих царей, которые некоторым образом были его пленники.
Греки благоразумно бы поступали, если бы для возвращения своея вольности, они дождалися, чтобы первыя несогласия, о коих я теперь говорил, и кои легко предвидеть можно было, стали явны во Асии. употребил все к удержанию стремления, с коим Афиняне восхотели восприять оружие, получив известие о Александровой смерти. Если Александр, говорил он им, мертв сего дня, то он и завтре и после завтре будет мертв. Но Македонское господство уже наскучило; Греки чувствовали, что соделали проступок не предупреждая Дариева падения, и хотели неосторожность свою наградить отвагою. Демосфен, возвращенный из ссылки, явил, с обыкновенным своим красноречием, срам и зло порабощения; а Афиняне, почитая трусостию, что за несколько лет назад не подали помощи Спартянам и Царю Агиду, погибшим сражаяся за вольность Греции, предалися восторгу своего Вития.
Республика объявляет войну Македонии, повелевает, чтобы все города освобождены были от находящихся в них чужестранных гарнизонов, строит флот, вооружает всех граждан, коим не было сорока лет, и посылает послов во всю Грецию, побуждая ее ко свержению ига общими силами. С Афинянами вступили в союз Етолиане, Фессалиане, Фтиоты, Мелеане, жители Дориды, Фокиды и Локриды, Ениане, Алиссиане, Долопы, Афаманты, Левкадиане, Молоссы, некоторыя места Иллири и ФракииПелопонисе Аргиане, Сикиониане, Елеане, Мессениане, и жители Актеи. Леосфен, вождь сего совокупления, одержал победу над Антипатром, которому не осталося другаго убежища, как укрытися с остатками своих войск в Ламию, где союзники его осадили.
Между тем, как Греки радовалися, не имел ли Фокион права говорить, чтобы он очень был доволен, если бы выиграл ту баталию, которая покрыла Леосфена славою; но чтобы стыдился, если бы он ее дать присоветовал. Чего надеялися союзники? Бунт их против Македонской Империи, коея части еще были совокупны и управляемы мужами достойными наследовать Филиппу и Александру, не могло быть иное что, как возмущение за кое они жестокую казнь восприимут. В самом деле, едва известие о Леосфеновой победе дошло во Асию, как Леонат, градодержатель , спешил перейти в Европу с дватцатью тысячами воинов. Сие на помощь пришедшее войско было так же разбито Антифилом, которой восприял предводительство над Греками по смерти Леосфена убитаго при осаде Ламии; но Клит сооружал уже великий флот, а Кратер Киликийский градодержатель вел к Антипатру тысячу воинственных Персов, тысячу пять сот конницы и десять тысячь Македонян, коих большая половина была с Александром во всех его походах.
Македония тем легче отмстила первые свои уроны, что союзники, будучи столь же наглы по своих двух победах, как были дерски начиная войну, мнили, прежде нежели старалися о утверждении своея вольности, что уже оную возвратили. Войско их было со всем разбито; и смятение последовало смелости, как Антипатр объявил, что он не вступит в переговоры об общем мире; но что выслушает послов, кои пришлются к нему от каждаго города, каждаго особо: те, которые первыя сделали предложения, восчувствовали победителево милосердие; а сего уже довольно было, чтобы рушить Греческий союз. Каждая республика спешила договориться на щет других, а Афиняне, положив оружие позже всех, были принуждены оставить Антипатру власть предписать мирныя условия. Он переселил во Фракию Мунихиской крепости оставил Македонской гарнизон. Но хотя бы сей вождь и вспомогательные войски, присланныя к нему Леонатом, Критом и Кратером, много раз еще разбиты были, то не несомнительно, чтобы к нему новыя из Асии присланы были войски; и что разслабевшая Греция своими победами, и неимеющая уже ни единыя из древних своих добродетелей, принуждена бы была наконец принять закон от победителя.
Если же бы напротив того Афиняне дожидалися, чтобы взбунтоваться, того времяни, как распри Александровых наместников явны будут; то бы они могли надеяться привлечь во свой союз многих республик, которыя, предвидя бедственныя следствия Ламийския войны, осталися посредными или верными Македонии. Антипатр помощи из Асии не получил бы, для того, чтобы все градодержатели имели нужду во своих войсках. Греки имели бы ту выгоду, чтобы напали на Македонию в такое время, когда во оной не было войск; ибо не для чего сомневаться, чтобы Антипатр, долженствуя сопротивлятися Пердиккову властолюбию, и помогать Птолемееву и бунту, коего успех всем нужен был властолюбцам, не пошел во Асию при первом известии о начавшейся там войне. Вся Греция столь же бы тогда была для них опасна, как были Етолиане, коих дружества и союза Антипатр и Пердикк на прерыв просили, сколь скоро началися первыя замешательства.
Успех в сих обстоятельствах безплоден бы не был; и Греки, вспомоществуемые и подкрепляемые против Македонии согласною с Империею партиею, возвратили бы и укрепили свою вольность. Напротив того смятенные тщетным усилием ко свержению ига, и обезсиленные казнию воспоследовавшею им за их возмущение, они ни малаго у самих себя не обрели убежища, как война возгорелася между Александровыми наследниками. Они были чрезмеру уничиженны, чтобы с ними стали поступать со удовлетворением; а республики, подавшия подозрение стяжания независимости, были тот же миг удручены. Греция стала тогда войны позорищем; и была всегда жертвою, каковы произшествия ни были. Города, сохранившия доселе хотя вид вольности при прежнем образе их правления, были хищею тысячи мучителей заграбивших верховную власть, пользуяся смятениями Александрову Империю тревожущими, о коих я говорить буду столько, сколько нужно будет для объяснения положения Греции.
Антипатр не долго пользовался своим возвышением; и вместо того, чтобы при смерти своей вручить общее Империи правление и частное правление Македонии своему сыну, он вверил оное Полиперхонту. Кассандр, негодуя на мнимую несправедливость отца своего, сгорал во мщении и жаждал завладеть царством, кое он своим почитал наследием; но будучи доселе всегда в нижних чинах, у него не было ни денег, ни кораблей, ни войск. Сокрывая свое властолюбие, и показывая себя довольным своим жребием, он тайно вступал во Египте со Птолемеем в переговоры, старался привлечь на свою сторону Селевка, Вавилонскаго градодержателя, и просил помощи у АнтигонаАлкита, Евмена и Аттала, стал некоторым образам повелителем Асии. Сии государи стараяся усугублять вамешательства, содержащия их в независимости, тем более долженствовали радоватися, видя Кассандрово властолюбие, что Полиперхонт отвергся Антипатровой политики. Или новой правитель прельстился мнимою властию своего сана; или следуя некаким должности правилам, он был прилеплен к корыстям обоих царей, что явился другом Пердикковых сообщников; а заграбители, дабы ему отмстить, дали Кассандру войско, и привели его в состояние соделать предприятие на Македонию.
Полиперхонт предвидел войну ему угрожающею; и опасаяся, чтобы гарнизоны, поставленные Антипатром в выгоднейших местах Греции, не приняли сторону, повелел, чтобы все республики, кои по окончании Ламийския войны Аристократическое восприяли правление, имели отселе Димократическое. Ои им повелел возвратить изгнанных, изгнать своих градоначальников, и клятвенно обещаться никогда ни чего не предпринимать противнаго корыстям Македонии. Правитель думал, что Греция, обязанная ему возвращением своея вольности, прилепится к его жребию, и будет Македонии оградою; но повеление сие умножило токмо беспорядки, возобновляя изгнаний и ссылок обыкновение. Города, востревоженные новыми распрями, не могли восприять образ какого либо правления, и безначальство вселилось во всю Грецию.
Однако же худо утвержденный во своем правлении Полиперхонт принужден был оное оставить приближающуся Кассандру; он укрылся со своими войсками в Пелопонис, взяв с собою извлеченное богатство из сокровища царей Македонских. Он принял в свою службу всех Греков, которые в следствие многих обращений не имея ни отечества, ни иждивения, другаго не имели убежища, как служить за деньги какому-либо полководцу, и коим Филипп сказал, что война есть мирное время.
Между тем, как правитель Империи был в Пелопонисе подобен бродяге, а Македония ежедневно новыя испытывала превращения, в коих весь род погиб наиплачевнейшим образом; Антигон разбил Евмена, Алкита и Аттала, и разсыпал последние остатки сообщников Пердикка и правления. По таковых успехах, вождь сей стал повелителем Асии; но единая Александрова монархия могла удовольствовать его властолюбие. Кассандр, Птолемей, Селевк и Лисимах были его совместники, на счастие коих он взирал со скорбию. Или считая в Македонии найти наиблистательное мужеству своему ристалище, в разсуждении приобретенной ею при Филиппе и Александре славы, или думая, что земля сия даст царям своим право на отделенныя от нея части; Антигон Кассандру войну прежде всех.
Желая приобрести приязнь Полиперхонта, он ему послал войско на помощь, дабы сей мог укреплятися в Пелопонисе; но дабы в то же время привлечь Греческия города на свою сторону, он повелел им быть вольными, и освободил их от удручающих их чужестранных гарнизонов. Сын его Димитрий Полиоркит ходил два раза во Грецию для произведения в действо сего повеления. Сей юный Ирой хотя и отнял у Птолемея большую часть городов, где он имел гарнизоны, и выгнал Кассандра из тех, кои он занял; но Греки тем счастливы не были; войски, опустошающия их землю, лишали их вольности, кою им безполезныя усвоевали повеления; а вся их выгода (если только то выгода есть) состояла в том, что они переменяли иго, и зрели злодеев своих по чреде друг друга терзающих, и взаимно наказывающихся за свое властолюбие.
Кассандр, видя себя из Македонии изгоняема, вывел Птолемея, Селевка и из слепоты, в коей они находилися, и показал им, что опасности в коих он находился, были для них общия, и что их падение последует за его падением. Он им представил, что Антигон был чрезмеру властолюбив, дабы Македонию сделать пределом своих завоеваний; и что теперь то уже время, или никогда оно не будет, соединитися противу сего удручителя. Сии четыре государя сопряглися, и славное Ипское сражение решило на конец Александрово наследство твердым образом: разбитый Антигон потерял в сем сражении жизнь, а неприятели его разделили его владение.
Греция узрела бы себя освобожденну от сей тьмы мучителей ея удручающих; или по крайней мере она бы начала чувствовать некоторыя выгоды мира, под покровительством Македонских царей, коим она на долю досталася, если бы она не была суждена быть феатром странных приключений государя, над коим, казалося, счастие хотело истощить все свое своенравие. Димитрий Полиоркит собрал из остатков отцовскаго счастия только Тир, остров Кипр, и несколько весьма ограниченных владений на брегах Асии; но ему оставалися еще его властолюбие, мужество и надежда; а со времян Александра сии то и были титла ко стяжанию царствия. Он вошел во Грецию, где имел друзей и сообщников; и между тем, как предводительствуя войском бродяг его достойных, он делал завоевания, то потерял свои другия земли. Счастие наградило его за оныя; распри, возставшие между Кассандровых сыновей за его наследство, отверзли ему путь к Македонскому престолу. Изгнанный из онаго царства, по седьмилетнем правлении, безпокойность его переселила его во Асию, для снискания новаго государства, и сыну своему Антигону Гонату он покинул там силы, коими он держался во Греции. Сей то был оный государь, который, по повествованию историков, не довольствуяся учреждением Аристократии вместо народнаго правления, поставил во всех почти городах мучителей, или явил себя покровителем всех желавших заграбить верховную власть во своем отечестве. С их помощию, он сделался столь силен, что по смерти Сосфена Македониею, утвердился во оной и покинул ее своим наследникам.
Греция, неотринувшаяся еще надежды быть вольною, но всегда новыми колеблемая превращениями, долженствовала, казалось, бояться токмо властолюбия Александровых наследников, как узрела покрытою себя бурею, воздвигшеюся на другом конце Европы. На пределах Фессалии явилися двести тысячь Галлов под предводительством Бренна. Сии варвары не имели другаго намерения, как жить грабежем, и брать со всея земли так сказать контрибуцию. Издревле природная беспокойность Галлов выводила их из их земли, и Греция со ужасом еще напоминала их прежнее опустошение Фракии, Иллирии и Македонии. Страх был обществен всем Грекам, общая корысть долженствовала их соединить; но плачевное состояние многих республик связывало им руки, и ко изгнанию сих новых неприятелей восприяли оружие согласно токмо Веотиане, Локриане, Етолиане, жители Мегары и Фокиды и Афиняне.
Галлы, перешед безпрепятственно Сперхии, поставили стан свой близь ; а во сражении их со Греками видно было все превосходство воинскаго распоряжения, упражнения и искуства над зверским мужеством ведающим токмо не бояться смерти. Галлы, говорит Павсаний, сражалися с великим жаром; смелость начерталася на лицах умирающих, и многия извлекши из ран своих стрелы, смертельно их ранившия, метали еще оныя в неприятеля.
Сие разбитие и другое, которое они испытали спустя несколько дней, когда они хотели ворваться в Фермопильское ущелье, Етолианами защищаемое, не отвратило их от их предприятия. Бренн, отрядив от своего войска сорок тысячь человек, послал их во Етолию, дабы принудить ее возвратить своих воинов; но сия диверсия не отверзла бы ему внутренности Греции, если бы Ираклиоты утомленные зрением, что земля их служит войне позорищем, не показали Галлам дороги, которою прошли некогда Персы во Ксерксовой войне. Густый туман способствовал им в пути, и они напали нечаянно на Фокиан защищавших Фермопилы, сие прославившееся место храбростию Леонида и трех сот Спартян. Фокиане, не ожидавшие сего нападения, защищалися сперва с великою храбростию; но наконец принужденны будучи уступить множеству, под коим они изнемогали, нанесли бегучи ужас на Греческий стан, который тот же миг разбежался, не дерзая ко стыду своему дожидатися неприятеля.
Галлы подступили к Делфским стенам, а Аполлоновы жрецы спасли Грецию. Они возбудили мужество, обещая им чудесныя от бога их помощи, и счастие исполнило их обещание. Во время ночи возстала ужасная буря, гром многократно низпал в Галлской стан, и место, где он стоял, почувствовало землетрясение. Етолиане и Фокиане не сомневаяся, чтобы Аполлон за них не сражался, напали на устрашенных Галлов при всходе солнца. Бренн ранен, воины его разбежались, наконец ночь их остановила; и объятые ложным ужасом, они перебили друг друга, думая, что защищаются противу Греков. Гонимые гладом, не осмелилися остановиться в Ираклийском своем стану, и были разбиты в другой раз переходя Сперхии Етолианами и Фокианами. Тогда Бренн следуя своему отчаянию принял яд, а остатки его войска погибли в засадах, соделанных им Малианами и Фессалианами.
Могло бы случиться, что Греки, ревнуя всегда ко своей вольности, и наконец познав, чрез великое множество непрерымных бедств, истинныя свои корысти, были в состоянии опомниться, возприять древнюю свою политику и соединиться; если бы какой народ имея добрую славу, оказал всей Греции такия услуги, какия ей оказали Етолиане во время войны с Галлами. Случай казался быть к тому удобным. Силы Александровых наследников гораздо менее были ужасны, нежели силы Александра и отца его; дух властолюбия и завоевания их уже не оживотворял, с тех пор, как Ипской бой ввел любовь мира на место древних распрей. Государи, Асию между собою разделившие, старалися более наслаждатися своим счастием, нежели оное усугублять; а Македония, во прежния свои пределы приведенная и утомленная бедствиями, из Александрова счастия произросшими, не была уже управляема государем, подобным Филиппу. Мучители, возставшие во многих Греции округах, боялися своих сограждан, от чужестранцов же едва ожидали покровительства. Наконец естественно было, чтобы разбитие Галлов возвратило Греции чрезмерное на себя самое надеяние, и чтобы республика ее спасшая, пользуяся своим мужеством, составила новый союз; но нравы Етолиян чрезмерно были свирепы, чтобы Греки могли на них положитися и почитать их вольности покровителями. Чем более Етолиане великия делали дела, тем более соседи стали их опасаться; они столько же ненавистны были, как Галлы; они соблюдали сей дух грабежа и разбойничества, истребившийся во других Греках при составлении правильных обществ.
Етолиане, говорит , походят более на диких зверей, нежели на людей. Правосудие, право, союзы, договоры, клятвы суть для них суетныя имена, кои они презирают. Привыкнув жить грабежем, они тогда только щадят своих союзников, когда неприятели довольствуют их сребролюбие. Сколь долго Греция единую составляла республику под правлением Спарты, то разбойники сии, населяя безплодныя поля на брегу моря, между Акарнании и Локриды, делали набеги только на Македонию, Иллирию и на те острова, которые малое с твердою землею имели сообщение. Они возсмеляли увидя Греков ослабевших домашними войнами; и ограбя сперва некоторыя части Пелопониса, например, Ахею и Елиду, начали в скором времени опустошать весь сей полуостров; и пользуяся союзом, который они по том всегда имели с некоторым из Александровых наследников, разсыпалися по всей Греции и соделовали наивеличайшия грабежи и мучительства.
Чудное действие сего страннаго своевольства, соцепляющаго дела человеческия, или лучше сказать, слепоты смертных, долженствующих бедством изучатися своея должности, и быть по неволе несчастием стремимым ко счастию! Етолиане оказали Греции услуги самими своими насильствиями и неправосудием; для того, что не хотя быть их жертвою, наизнатнейшия города Ахеи положили между собою основания союза, которой, казалося, возобновил древнее Греции правление. Достигшия Ахеи до тоя степени, на коей прежде сего находилися во Греции Лакедемон и Афины, надлежит описать нравы, законы и успехи.
Ахея, так как и другия земли Греции, имела сперва полководцев или царей. Сии государи были Орестова Огига, кои став ненавистными, изгнаны были из своего владения. Тогда Ахеяне начали быть вольны. В городах ея были одинаковые весы, одинаковыя меры, одинаковые законы, одинаковый дух и одинаковыя корысти, однако же каждый из оных составлял независимую республику, имеющую свое правление, свою землю и своих градоначальников. Различие введенное градоначальством между граждан изчезло; не было уже более благородных преимуществами гордящихся; и общее народа собрание имело в каждом городе верховную власть. Сие народное правление, столь бурное во всей Греции, не произвело в Ахеи ни малаго безпорядка, или для того, что законы основаны были на мудром равновесии, так что оставляя градоначальникам довольно власти, дабы заставить себе повиноватися, мало им оныя оставили, дабы делать из оныя злоупотребления; или для того, что Ахеяне, подверженные всегда набегам Етолиан своих соседей, не имели досуги думать о домашних распрях, и что общий совет их союза прилагал наивеличайшее старание ко предупреждению и утушению оных при их рождении.
Каждая из их республик отринулася преимущества частые заключать союзы с чужестранцами, и все условилися, чтобы чрезмерное равенство было основанием их союза, а чтобы могущество и древность какого либо города недавала ему преимущества пред другими. Они учредили общий сенат всея нации, который собирался два раза в год в Егионе, в начале весны и осени; и составлен был из равнаго числа депутатов от каждыя республики. Сие собрание определяло войну или мир, делало союзы, давало законы, частной ея порядок учреждающие, посылало послов или принимало оных, как присланных к Ахеянам. Если случилося какое важное дело в то время, как сенат неприсудствовал, то два Претора созывали оной не в очередь. Сии градоначальники, коих власть год продолжалася, предводительствовали войсками; и хотя они ничего не могли предпринять без согласия десяти комисаров, совет их составлявших, однако же они казалися некоторым образом хранителями всея народныя власти, сколь скоро сенат, где они первенствовали, не был в собрании.
Ахеяне не желали ни приобретать великих богатств ни сделаться ужасными своими подвигами; они стяжали мрачное благополучие, для коего то, вероятно, люди и сотворены. Сенат их, принужденный согласовать поведение свое с разумом всея нации, был не властолюбив, и для того правосуден без принуждения. Любовь его ко правосудию делала его почтенным, и соблюдала ему славу быть не редко судиею возставших распрей в Пелопонисе, и в других землях Греции и даже у чужестранцов.
Как сей народ не был подозрителен ни Филиппу ни его сыну, то сии государи сохранили их законы, его правление, я скажу почти его вольность; но он не избегнул бедств испытанных Грециею при их наследниках. Ахейские города почувствовали удары частых превращений тревожущих Македонию; единые приняли гарнизоны от Полиперхонта, Димитрия, Кассандра, и после того от Антигона Гоната
Однако же Дим, Патр, Тритея и Фар, пользуяся счастливыми обстоятельствами для свержения ига, возобновили свой союз; и будучи в состоянии противитися Етолианам, положили основание втораго союза, который не взирая на теперешния Греции пороки предположил себе первый союз образцем и восприял онаго нравы, законы и политику. Егиане, освободяся чрез пять лет от гарнизона их удручавшаго, соединились с сею рождающеюся республикою, усилившеюся совокуплением Карниан и Вуриан побивших своих мучителей. Некоторые Пелопониския города просили из милости быть принятыми в сей союз; другия ждали, чтоб им показали их корысти, или чтобы даже соделали им род насилия, коим они по том очень были довольны.
Между тем, как Македония, занятая внутренними делами, на Греческия дела слабое обращала внимание, Ахейский союз, говорит Полибий, весьма бы мог усилиться, если бы онаго градоначальники воспользовалися сими обстоятельствами с большим искуством и мужеством. Или усмирение Греков и их распри заставляли обоих Преторов думать, что дерзско или по крайней мере безполезно будет возобновить древния правила; или завидуя друг другу, не могли они произвесть важнаго в действие предприятия: и для того в безплодном пребывали недействии. Союз сей не присоединил к себе ни единаго вновь народа, и не прежде восприял новый вид, усугубляя число своих союзников, как когда, сделав щастливую ошибку, вверил правление всех дел единому Претору.
Чрез четыре года, после сего преобразования правления, Арат освободил Сикион, свое отечество, от мучителя Никоклея оным овладевшаго, и соединил оный с Ахейским союзом. Превосходныя качества сего великаго мужа возвели его на Претуру; уверенные в его честности, мнили что не погрешат противу правил благоразумия, коли сделают, так сказать, его сан вечным; и он явил Греции позорище совсем странное. Не побуждаемые ни властолюбием ни жаждою завоеваний, Ахеане объявили некоторый род войны всем Пелопониским мучителям. Они напали нечаянно на некоторые города, их освободили, и почитали, что довольную возприимут мзду за убытки и опасности своих предприятий, если сопрягут их с обществом, в коем они наслаждалися тою же независимостию и теми же преимуществами, как города издревле союзные. Многие мучители ненаходя себя в безопасности, по смерти Димитрия царя Македонского, им покровительствовавшего, сложили власть свою самовольно.
Взирая на незапную перемену в Пелопонисе приключившуюся, взирая на знаменитую степень, на кою взошли Ахеане, всяк сказал бы, что Греческие народы, заразившися новою к вольности страстию, и научившися испытанием, достигали до счастливаго мгновения, в коей они единую токмо республику составят; но зависть и пронырство Лакедемона и Афин тому воспрепятствовали; оскверненные и хотя низшедшия с вышния степени ради своих пороков, сии оба города соблюдали еще свою древнюю гордость, и со рвением терпели, что Ахея, столь прежде сего пред Лакониею и Аттикою низившаяся, хотела занять место, которым они тщетно паки овладеть старалися. Умеренность Ахеян, столь удобная привлечь им Греции почтение и доверенность, возторжествовала бы на конец над всеми препонами, если бы сей народ по примеру древних Спартян знал искуство сотворять полководцов, и мудрый и строгий воинский порядок. Никогда республика, желающая возвыситься над Грециею, и быть точкою соединения всех ея народов, не имела столь нужды во процветании воинских качеств и добродетелей; но любовь Ахеян к миру побуждала их насаждать с большим старанием должности гражданския, нежели свойственныя качества военному человеку. Некоторый род нерадения воспрещал им составлять смелыя предприятия; а как казалося, что они не полагаются на свои силы, то и другим они посредственную внушали смелость. Огранича себя на исполнение более верных, нежели блестящих предприятий, они не возбуждали сие удивление, кое столь нужно было для отвращения Греков от их зависти, и для свержения боязни и обезмужения, к коим их приучили бедственныя времена, Александровы подвиги и могущество его наследников.
Арат, коего можно почитать творцом вторичнаго Ахейскаго союза, весьма способствовал к соблюдению сего духа. Он был, говорит Полибий людей, с коими он вступал в переговоры, он говорил с приятною осанкою, умел молчать, и знал искуство приобретать друзей и прилеплять их ко своему жребию. Искусен во привлечении сообщников, в поставлении неприятелю сетей, и в нечаянных на онаго нападениях, ничто не могло сравниться с его проворством и с его мужеством во произвождеиии и во исполнении сего рода предприятий. Арат, столь превосходный муж в таковых делах, был предводительствуя войском человек посредственный: не решителен, когда явную силу употреблять должно, незапная робость заграждала некоторым образом действие его разума; и хотя он наполнил Пелопонис знаками своих побед, однако же мало было полководцов, имевших менее его к войне способности. Полибий долженствовал бы прибавить, что Арат отдавал себе справедливость, и чувствовал, предводительствуя войском, свое замешательство. Он сам в том признавался, история оное повествует; и свойственно было, чтобы он обращал все свои мысли к миру, дабы не прити в замешательство, и чтобы он в Ахеянах питал боязни чувствия, кои произвели их союз.
Дабы предварить опасностям, которыя Ахеянам уготовляли не воинственныя их учреждения, имея же при вратах своих опаснаго в Македонском царе неприятеля, ожидающаго удобнаго случая их поработить; Арат употребил в пользу соперничество, господствовавшее между Александровых наследников. Хотя властолюбие сих государей казалося удовольствовано разделом по Ипском бое воспоследовавшим; но они непрестанно друг другу недоверялися. Друг за другом они примечали, с сею беспокоющеюся политикою тревожущею ныне Европу. Всякой из них хотел распространить свое владение, и воспретить другим новыя делать приобретения; они имели нашу политику о равновесии. Египетский и Сирский дворы более всех наблюдали движения царей Македонских, которые, почитая себя истинными Александра наследниками, думали, что все отпадшия от его Империи земли, должны им принадлежать; и намерялися их привести паки под свою державу, как скоро порабощение всея Греции подаст им способ собрать оныя силы, и принять то же намерение, которое имел Филипп, а в действо произвел Александр.
Сии державы с веселием взирали, что Пелопонис не только не подвергался игу, но соделовал еще союзы вольности его способствовавшие, и что противяся МакедонииАрат оное почувствовал, и заключив союзы с Египетским и Сирским царями, он заставил Антигона Гоната и его сына Димитрия себя бояться и почитать.
Сколь сия политика благоразумна ни была, однако далеко от того было, чтобы Арат мог Ахею почитать совсем в безопасности. Могло случиться, чтобы покровители или союзники Ахейскаго союза между собою поссорилися, или будучи заняты некоими важными делами, они принуждены были нерадеть тогда о делах Греции, когда Пелопонису наибольшая нужда была в их помощи. Вольные народы, коих правление не совсем есть Димократическое, имеют во своих правилах и своем поведении некоторый род постоянства, служащаго предписанием и компасом их союзникам и их неприятелям, и утверждающаго на определенной точке их боязнь и надежду; но самодержавные государи не внемлют часто как своей воли, а воля их всегда бывает колеблющаяся; иногда почитают они корысть своих страстей корыстию своего государства, а страсти их превращаются и переменяются по воле обстоятельств и особ их окружающих. Случай мог бы возвести на Македонский престол царя действие любящаго, воинственнаго, и предприимчиваго, а Египет и Асия повиновалися бы владельцам ленивым и робким: какия бы бедства угрожали тогда Ахейской республике! Но могло случиться и то, чтобы Македонский царь уловя союзников Греции представил им их корысти под ложным видом, купил бы, так сказать, подарками Египетских и Сирских Министров и полководцов, и уготовил бы таким образом завоевание Пелопониса. Кто может предвидеть все своенравия счастия и все государств опасности? И в самом деле в Пелопонисе явилося такое нечаянное приключение, которое принудило Арата переменить политику: сие была перемена произшедшая в при царствовании Клеомена.
Уже в сем городе давно не видно было нималейшаго следа древних нравов. Царь Агид, желавший возобновить Ликурговы законы, воздвиг противу себя всеобщий бунт; а плачевная его смерть, коею Спартяне наказали его добродетель, увенчала, казалось, их осквернение. Но Клеомен не обезмужал от онаго, и властолюбие побудило его предприять то, что Агид умыслил из ревности к общему благу. Он уничтожил долги, сделал земли новой раздел, а выведенные им из бедности граждане, коим он подавал надежду ко приобретению великаго иждивения, обещавая им добычу, сделанную над соседними народами, объялися некоим изступлением. Лакедемон восприял новый вид; вторично явился он населенным воинами, коих мужество и смелость побудили их вождя сделать предприятие достойное его властолюбия и дарований; и Клеомен обратил все свои силы против Ахеян, завладевших владычеством в Пелопонисе.
Арат почувствовал тот же миг, что Сирскому и Египетскому царям не было столько нужды защищать Ахейский союз противу Спартской республики, как против Македонии. И в самом деле, то мало до них касалося, который из Пелопониских городов возвысится по чреде над другими, а только бы Македония оставалася во прежнем своем состоянии. Да может быть им и должно было способствовать той республике, которая приобрев паки свою славу, явилася бы гораздо достойнее Ахейскаго союза соединить Греков противу , и вспомоществовать их независимости.
Да хотя бы Арат и надеялся на покровительство своих союзников, то бы много прошло между тем времени, как бы он послал послов, и вступал бы в переговоры, а проворный, прилежный, неутомимый Клеомен вел бы в то время войну стремительно, и не терял бы ни единаго мгновения. Положим, хотя и не вероятно, чтобы Сирский и Александрийский дворы поспешили подать Ахеянам помощь; то мне кажется, чтобы Арат весьма поступил неосторожно, если бы призвал в Пелопонис их войска. Сие уже очевидно, если не ошибаюся, чтобы Македония не равнодушно возрила на пришествие своих во Грецию неприятелей; являя в сем случае боязнь или несмысленное равнодушие в разсуждении жребия Пелопониса, побудила бы она чужестранцов к соделанию поселений и к нанесению войны даже в недры Македонии. Хотя бы Антигон Дозон и сердечно желал мира, однако ему должно бы было прити на помощь к Спартянам; частная война Лакедемонян с Ахеянами сделалась бы общею войною между Александровых наследников; а держава, превозмогшая другия, употребила бы свое превосходство к удручению Спартанской республики, Ахейскаго союза и всего Пелопониса.
Мне кажется не можно довольно хвалить Арата, прибегнувшего к покровительству самой в опасных обстоятельствах, от чего зависило Ахеян спасение. Плутарх иначе рассуждает. «Арат, говорят он, долженствовал лучше уступить Клеомену, нежели наполнить Пелопонис вторично Македонянами. Каков сей государь ни был, но он происходил от Ираклия и родился в Лакедемоне; да Пелопониским жителям пристойнее бы было повиноватися последнему из Спартян, нежели Царю Македонскому».
Плутарх, сей великий живописец славных мужей, коих он начертал жизни, но посредственный иногда политик, не легко ли убеждает себя, что возможно было побудить Ахеян признать над собою власть Клеомена? В сем полагатися надлежит на Полибия, почти совремяннаго историка, наивеличайшия имевшаго сведения о делах войны и мира. Он нам повествует, что сей государь, став ненавистным всей Греции, почитался по справедливости мучителем своего отечества и злодеем своих соседей: тщетно сообщники его старалися оправдать его примером Ликурга общем благе, и старатися соделать своих сограждан столь же добродетельными, каков он был сам. Напротив того Клеомен начал свое преобразование отравлением Евридама, своего на царстве сотоварища. Он мучительски отнял у сенаторов их власть, соделал других, которым он оставил тщетное токмо титло; он погубил Ефоров, и пользуяся, как творец сея перемены, властию ею ему данною, сделался в отечестве своем самодержавным; буде он издал несколько мудрых законов, то в оном поступил он как мучитель неправосудный, притворяющийся и вероломный.
Если бы сей государь подобен был несходственному своему образу, Плутархом начертанному, и возобновил бы в самом деле Ликургово в Лакедемоне правление; то бы не токмо он не восхотел поработить Ахеян, но желал бы быть приобщен их союзу, и был бы наивеличайший муж во Греции. Но если сребролюбив вый, властолюбивый, ядодатель Клеомен являлся Грекам осквернен такими пороками; то я желал бы, чтобы Плутарх нам открыл таинственное средство, коим бы он вместо Арата побурлил города Ахейскаго союза отрещися своея вольности. Какая Пелопониским народам была в том польза, что Спартяие прежнее возприяли мужество, и воинский порядок, если сии новыя добродетели долженствовали служить токмо орудием Клеоменову властолюбию? Лакедемон долженствовал тем ненавистнее быть своим соседам.
Или не знал, что народ никогда по воле своей не оставляет свою независимость, и что он скорее сам над собою поставит мучителя, нежели станет повиноватися хотящему похитить его вольность? Таково есть течение страстей в человеческом сердце. К тому же Ахейский союз был составлен из великаго числа таких городов, которые бы захотели лучше погрестись во своих развалинах, нежели отрещися вкоренившейся в них ненависти к Спартянам: да и тогда бы со трудом оную отложили, когда бы Лакедемон восприял паки под десницею втораго Ликурга все свои древния добродетели. Полибий повествует, что Мессения и Мегалополь хотели, отделяясь от союза, прибегнуть к покровительству Македонии. Не долженствовали и все другия Пелопониския города иметь почти таковую же политику; для того, что Клеомен, обещавая уничтожить долги, и новый в землях им завоеванных учинить раздел, воздвиг противу себя граждан, имевших тогда в Пелопонисе наибольшую власть.
Что наиболее всего возбудило в Плутархе противное сему мнение, то было сие; что по конечном разбитии и Спартян при Селасии, Антигон названный Досон, правитель Македонии во время малолетия Филиппа, сына Димитриева, наложил некоторым образом на Пелопонис оковы. Народы Ахейскаго союза взирали без сомнения с безпокойствием на Филипповы гарнизоны в Коринфе и Орхомине; и вольность их от онаго претерпевала; но довольно ли сего побуждения, чтобы обвинять Арата? Были ли бы жители Пелопониса, полагаяся на совесть Лакедемона, вольнее и счастливее? Македонский двор не нарушил ни их правления, ни законов и оставил им их градоначальников; а властолюбивый не употребил ли бы напротив того с наглостию во зло свое превосходство.
Арат был единый из наивеличайших мужей во древности; но таков то есть жребий правителей народов, что их часто судят, не взирая на то, что политика, повинуяся течению обстоятельств, узы на нее полагающих, не зрит вокруг себя, как токмо преткновения, и выбирать долженствует токмо между бедствиями. Арат побудил слабую свою республику противитися Клеомену, прибегнуть к единому средству, кое могло предварить ея погибели; он удерживает ее на краю пропасти, воспрещает ей в оную упасть; а его порочат, что Ахеяне, соблюдая свою вольность, принуждены были иметь снисхождения ко двору Македонскому.
Как уже пороки, кои Греции не были более чужды, воспрещали ей восприять паки сие мудрое правление, устроившее некогда ее блаженство и могущество, то надлежит союз Ахеян с Антигоном Досоном почитать наисчастливейшим для Греков и Македонян произшествием, если мы обратим внимание наше на войну, возставшую вскоре по том между двумя наимогущественнейшими в мире народами, которая, уготовляя повелителя языкам, долженствовала новыя для них соделать корысти.
Между тем, как Греция обращала внимание свое на позорище, явившееся ей приходом Карфагенцов во Италию, и колебалася между Ганнибаловым духом и духом Римския республики; она еще не предвидела, что сама будет сея войны жертвою. «Колико бы желать должно было, говорил Агелай Навпактский, чтобы боги вселили в нас чувствия союза и согласия, дабы соединив наши силы, отечество наше не подвержено было наглости варваров! Не надлежит быть великим политиком, дабы предвидеть, что победитель, хотя Рим, хотя Карфаген, не ограничит владычество свое на Италию и . Там не велико пространство для его властолюбия; он обратит оружие свое на наше отечество. Если туча, грядущая к нам со западу, над нами разверзется, то смотрите, можно ли будет противитися сей буре. Не в нашей уже воле будет вести войну по произволу или договариватися о мире; мы должны будем повиноваться».
Для оправдания истиннаго Агелаева опасения довольно бы было явить здесь Римский дух; разыскать причины величества сего властолюбиваго народа, возшедшаго из наиподлейшаго состояния до величайшия степени, который побуждаем будучи пружинами своего правления к разширению, не прежде прекратить долженствовал свои победы, как когда бы покорил всех или сам бы побежден был своим счастием. Римляне стяжали в самом деле всеобщую Монархию, все их установления делали ее воинственным народом, спокойствие ненавидеть долженствующим; для того что война не токмо его не истощевала, но некиим чудесным образом усугубляла его силы и средства. Они с рождения своего обыкли вмешиватися в дела долженствующия по виду казаться до них не касающимися; не возможно было быть их соседами, и не сделаться их неприятелями, или их подданными, под имянем союзников; а властолюбие их всегда скрывалося под завесою правосудия, умеренности и великодушия: меры взятыя ими для покорения Италии, Сикилии и Сардинии, являли то, что они соделают усугубляя свои силы, и что они по побеждении Африки нападут на Грецию и на Македонию.
«Ни Греция ни Македония, говорил Агелай, не могут никогда каждая особо противитися силам победителя. Нам твоя помощь нужна, продолжал он, обращая речь к Филиппу, для подкрепления сил наших противу варваров. Тебе боги велят покровительствовать нашей вольности: пользуйся их милостию; но защищая Греков, помни что для самаго себя трудишся, помни, что царство твое обрящет по своей чреде во дружестве их нужныя средства ко своему величеству. Вся твоя политика долженствует состоять в чистосердечии. Если Греки подозревать будут, что ты для того защищаешь вход в их землю чужестранцам, дабы предоставить себе оныя завоевания, то я предвещаю, что уже все пропало. Устрашенные наши города не убоятся вступить в союз с варварами; а удовольствие тебе отмстить устремит их ко своей погибели, единственно для того, чтобы и тебя погубить».
Филипп, наученный советами Агелая, коему просвещение разума открывало будущее, долженствовал бы в столь обоюдных обстоятельствах быть вторым ФемистокломКсерксом, не с Мардонием, и не с Асийскими воинами, однако же Римским легионам противупоставил бы он людей могущих привести их во удивление, и может быть положить пределы из завоеваниям; если бы он продолжал поступать по мудрым и умеренным правилам, прославившим начало его царствования, и Антигоном Досоном ему данным.
Природа, говорят историки, соединила в Филиппе все качества, честь престолу делающия. Разум имел он острый, пространный, и проницательный. Иройская храбрость тем удобнее могла привлечь ему сердца, что он совокуплял с нею сие прелестное нравиться искуство, плод приветливости, соединенный со властию и с великими дарованиями. Славу любил он страстно, и мнил, что она не может совокуплятися с неправосудием. Мудрая умеренность отдаляла все подозрения, которые бы Греков принуждали его опасаться. Все сии добродетели изчезли во един день; что было явление, если можно так сказать, тем удивительнее, что сей государь будучи давно уже окружен подлецами, не могущими возвыситься иначе, как соделовая своего государя столь же презрительным, каковы они суть сами, имел, казалося, уже и нрав и качества испытанныя.
Дмитрий Фарский возбудил Филиппово властолюбие, представляя ему завоевание Италии весьма легким предприятием после Канскаго сражения. По его мнению Римляне не могли возстановить своих уронов; Карфагенской же республике, будучи столь худо управляемой, не возможно было утвердить над побежденными своего владычества, и соблюсти свою хищу, если Филипп оную у них отнять восхощет. Сей государь, упоенный Димитриевыми обнадеживаниями, престал радеть о своих истинных корыстях, и с тех пор каждый его поступок была погрешность. Вместо того, чтобы, пользуяся превосходством своим над Етолианами, ему их надлежало привести в несостояние нарушать спокойствие Греции и царствовавшее тогда согласие между Пелопониса и Македонии отдаленную.
Если Филипп мнил, что могущественный дух Ганнибала разрушит Римскую республику, то ему надлежало бы дожидаться для произведения своего властолюбивого умысла, пока Италия подвластна станет купцам, Ганнибал умрет, и Карфагенцы не будут более опасны. Если же, напротив того, он не надеялся на успехи сего вождя, и посредством основательнейшаго сведения Римскаго правления, нравов и политики, он судил, что их прибежища превосходят их уроны, что их надлежит истребить, если хочет воспретить им быть обладателями мира, то без сомнения должно ему было, совокупляяся с Ганнибалом, помогать ему всеми силами и употреблять в пользу его все способы, которые бы сам Карфаген употребить долженствовал.
Но Римляне, сведав о его союзе, ему грозили; чего он убояся, прешел из чрезмерныя бодрости в боязнь чрезмерную, видя же к тому, что они в величайших бедствиях соблюдали величайшую надежду, и уже полупобежденные имели мужество делать нападения на его земли. Он возкаялся о своем предприятии, онаго совсем не покинул, и впал в новыя погрешности, желая исправить прежния. Если он вздумает приготовляться к войне и прити в защитительное противу Римлян состояние; то позабывает мудрые Агелаевы советы, думает, что для усугубления своих сил надлежит сперва поработить Грецию, а сим безумным поступком соделовает себе новаго злодея.
Каждый Филиппов поступок умножал его замешательства и его опасности. Он ищет причин, дабы покорить Грецию; досадует на царствующую в оной тишину, возбуждает смятения и возобновляет древяия распри. Между Мессенян возстали домашния неустройства; или вы не имеете законов, говорит он богачам, что вы не можете укротить дерзость черни? Или у вас нет рукчто вы не сверзите своих мучителей. Он повелел отравить Арата, Евриклида и Микона; чрез что пришел у всех в омерзение, и союзники его стали ему злодеи. Ахеяне, со всею своею терпеливостию, взбунтовались; и под предводительством столь великаго полководца, каков был Филопемен, последним из Греков названный, и поставивший Епаминонда себе примером, они защищали вольность свою с большим мужеством, нежели Греки онаго ожидать дерзали. Филипп, коего надежда вся изчезла, зрел, что Италия отходила от Карфагенцов; он не может покорить Греков, боится мщения Римлян, и несчастия его столь много его ожесточили, что следуя токмо гневу и боязни, он стал наконец от отчаяния наискареднейший мучитель.
Римская республика соблюдала еще строгость нравов, столь могущественною ее соделавшую, как Етолиане, Ахея и Афины просили ее отмстить за них Филиппу. Обогащенный Рим Карфагенскою добычею мог наиразточительнейшия войны сносить убытки. Затворенное в народной казне ее богатство не ввело еще повреждение в жилище граждан: союз наитеснейший царствовал между ими; бедствия, коими угрожал им , новую придали токмо силу пружинам правления. На конец Римляне уверены были, что они все возмогут своею терпеливостию, своею любовию ко славе, и мужеством своих легионов. Сколь бы кто малое сведение ни имел о второй Пунической войне; но чувствовать должно, сколь велико было неравенство между силами Македонии и силами Римския республики, от части Греками вспомоществуемой: и для того то Филипп был побежден и принужден согласиться на условия уничижительнаго мира, чрез которой он лишился городов занятых им во Греции, остался без кораблей и истощил свою казну.
С тех пор Римляне начали употреблять над Греками сию искусную и мудрую политику, обманувшую и поработившую толикое число народов. Под видом, что они хотят возвратить каждому городу его вольность, законы и правление, они запретили им вступать в союзы и привели Грецию в несостояние иметь единую корысть и соединятися. Римская республика начала над Греками господствовать чрез самих Греков; она вознамерилась их сперва соделать подлыми и разслабить, дабы тем легче ей было удручить их силою оружия. Она соделала себе во всяком городе сообщников, осыпая благодеяниями граждан, держащих ея сторону: История соблюла имяна многих из сих мерзских людей, вещавших (будучи почреде осудители в Риме сограждан своих и сооружатели мучительства своему отечеству), не быти во Греции другаго права, других законов, других нравов и других обыкновений, опричь воли Римлян. При малейшем несогласии республика предлагала свое ходатайство, дабы приучить Греков признавать ее судиею; говорили всегда о мире, для того, что она желала иметь изключительное преимущество начинать войну; давали советы, дерзали иногда отдавать приказы; но всегда во удобных случаях, и сокрывая свое властолюбие под покровом общаго блага.
Етолиане обещавали себе, вспомоществуя Римскому оружию, пропив Филиппа великия выгоды; но в воздаяние за оное принуждены были или более не тревожить Грецию своими грабительствами и в бедности погибнуть, или привыкать к работе, и награждать честным промыслом зло, миром им причиняемое. Почитая себя поверженными несносным мучительством, умыслили бунт; но не надеяся без чужия помощи свергнуть Римское иго, они послали несколько из своих граждан к Сирскому двору, дабы побудить Антиоха к восприятию оружия противу Римския республики. Разбитие сего государя отняло у него малую Асию; а Греки, оставшияся без прибежища, стали со всех сторон окружены Римским могуществом.
Первый плод сего выигрыша для победителей было разорение Етолиан. Римская республика даровала им мир, но с таким условием, чтобы они всегда находилися в готовности служить под ея повелениями, и никогда не давали помощи ея неприятелям, ни неприятелям ея союзников. Етолианский союз заплатил Римлянам двести талантов, и обязался дать им еще триста через шесть лет. Он выдал им сорок из своих знатнейших граждан, которые посланы были в Рим, и ему не дозволено было выбирать других во свои градоначальники, как из сих Аманатов. Города, порицавшия союз его с Антиохом, объявлены были вольными. Наконец Римляне отдали Акарнанианам, во мзду их верности, город и землю ЕниадовПолибий, обратили лютость свою противу самих себя, и их домашния неустройства побудили их к наижесточайшим насилиям. Сей народ отмстил наконец сам себе за свое безчеловечие противу Греков, и во всей Етолии не видно было инаго, как только неправосудие, смятение, смерть и убивство.
Греки ревнуя всегда ко своей вольности, но день ото дня становяся менее вольными, познали соделанный проступок, что прибегнули против Филиппа к покровительству Римския республики; хотя ответить злодею, коему они могли противиться, они поставили над собою властителя, коему они должны были повиноватися. С радостным узрели они восторгом, что Персей покушался изступить из уничижения, в коем его содержали Римляне; но сей дерзский и боязливый государь был побежден так, как Филипп отец его, и с ним поступлено было столь же жестоко. Он украсил торжество Павла Емилия; престол Филиппов и Александров уничтожился; Македония дерзнет возстать против такой республики, которая начиная терять свои нравы, начинала уже не почитать более своих законов, и которую безпредельное щастие побуждало употреблять во зло свою власть.
Римский сенат навык призывать к себе на суд те города, между которыми случалися несогласия; он им давал токмо совет, он был их токмо третейской судия; но Греки возчувствовали, что им не повиноваться было преступление. Среди сего всеобщаго порабощения единый Ахейский союз дерзал являться вольным: он без согласия сената учреждал внутренния свои дела, и заключал союзы; он мнил, что имеет еще права; твердил об оных ежечасно; но был однакоже столь благоразумен, чтобы не дерзать почти оными пользоваться. «Если то, что Римляне от нас требуют, говорили по словам Филопемена знаменитые в народе своем Ахеяне, сходствует с законом, со правосудием и договорами с ними нами заключенными, то да неукоснем оказать им мудрое снисхождение; но если требования их оскорбляют нашу вольность и наши обыкновения, то да покажем им причины, ради коих мы им не повинуемся. Представления, прозьбы, неоспоримое право, все ли будет без плодно? Поставим богов свидетелями неправосудия, нам соделоваемаго; но и тут да повинуемся и уступим насилию, или лучше сказать необходимости».
Сие смешение повиновения и твердости, боязни и мужества делало Ахеян подозрительными; но Римская республика мудростию своею, во предварении наималейшим опасностям, сооружала ежедневно великость своего жребия. И для того боялася, чтобы Ахеян гордость, оставаяся неукрощенною, не сделалася во Греции заразительною и не возбудила бы в оной воспоминовение древния ея независимости. К тому же она на столь великую взошла степень возвышения, и все народы столь были пред нею уничиженны, что она уже не различала представления от бунтов. Жалоба щиталася непочтением; и все честные и добрые Ахейские граждане осуждены были законом о изгнании оставить свое отечество.
Пелопонисе даже надежду вольности; но он напротив того озлобил всех. Стали жаловаться, стали роптать без меры; и якобы хотели навыкать к бунту приучая себя презирать Римлян, разгласили во всей Греции, что владычество их было действие счастия. Сколь таковое мнение несмысленно ни было; но оно долженствовало утвердиться у народа тщеславнаго, почитающаго других варварами, и для того ласкающаго себя изключительным имуществом всех дарований. Ахеяне не укоснули быть жертвами их тщеславия. Римская республика, искавшая случая к их уничижению, воспользовалася произшедшим несогласием между ею и Спартянами и назначила Коммисаров; которым, под видом суда, препоручено было разслаблять Ахейский союз и отвлекать от онаго сколько можно более городов, а наипаче Спарту, Аргос, Орхомен и .
Ахеяне дерзнули явить к Римским депутатам знаки презрения; но сия республика, коея политика столь хорошо умела устремить к погибели народ довольно мудрый, чтоб оныя удаляться, и под ложным видом подавать вспомоществующую десницу тому, которой сам в оную низвергался, скрыла обиду, соделанную ея посланникам. Сенат назначил других Коммисаров, коим повелел поступать с великою ласкою, и токмо побуждать Ахеян возвратить свои войска и прекратить неприятельския действия, в Спартской земле ими начатыя.
Таковым поведением, по виду столь умеренным, они старалися только обвинить Ахею, и оправдать чрезмерную строгость, которую они противу ея употребить хотели. Чем более они являли ложно удовлетворения и умеренности, тем более осмелившиеся Ахеяне оказывали гордости и наглости. Дией и Критолай Полибий описывает их двумя злодеями, коих владычество было безпредельное над всеми гражданами обезчещенными, и столь разоренными, что им нечего было терять в погибели отечества. Полагаяся на сих двух человек поверили, что притворная Римския республики ласка была плод ея боязни. Они уверили Ахеян, что занята будучи третиею войною против Карфагенцов, столь могущественнаго народа, она сперва старалася обоязнить Греков пышным посольством; но как сей способ ей не удался, то она прислала новых послов, коих умеренное поведение являло, что Римляне не дерзали сделать себе новых неприятелей и каялися, что своими мучительствами они потрясли владычество над Грециею ими приобретенное, и от коего уже время настало им освободиться. «Рим трепещет, говорили они, и для того надлежит нам ныне или отрещися не возвратно нашея вольности, или пользуяся сим последним случаем, оною защитить и утвердить». Таковыя чувствия вселилися во все сердца, и вторыя Римския посланцы столь же неудачной имели успех, как и прежния.
МетеллМакедонии, употребил все ко истреблению заблуждения Ахеян и к побуждению их к повиновению; но все его усилия были безплодны, наконец послал он против их легионы. Ахея со своея стороны приготовилася уже к войне; войски сошлися в Локриде, и не взирая на знатный урон претерпенный Ахеянами, они не отчаявалися еще своего спасения. был убит; Дией товарищ его собрал остатки разбитаго войска, и вооружая даже рабов, мнил что в состоянии будет противиться еще счастию Римлян.
Метелл, дошед до , делал непрестанно предложения о мире, как Муммию вручено было войск предводительство. Сей Консул столь же известный во Греции грубостию своего нрава и своим неведением художеств ее прельщающих, как жестокостию, с коею он поступил с нею, разбил совсем Ахеян; коих смятение после сражения столь же было велико, как была дерзска к себе доверенность, с коею они в оное вступили.
Надлежало, чтобы избегшие Римскаго меча сокрылися в : и защищая город, который был ключь Пелопониса, сделали довольно сильное сопротивление, чтобы можно было сдаться на честный для них договор, или оправдать дерзость вложившую им в руки оружие. Но смятенные солдаты, будучи столь близки от своих победителей, побежали в безпорядке внутрь ПелопонисаМуммий предал оный граблению своих воинов. Все оставшиеся тут граждане погибли мечем; жены, девицы, дети, все были проданы. Гордый Коринф превратился в пепел, а Греческая вольность погреблася в его развалинах. Римляне сломали стены всех городов, участвовавших в бунте. Они уничтожили везде народное правление. Словом, Греция потеряла свои законы и своих градоначальников; а управляема будучи Претором, стала провинциею Римския Империи под имянем Ахейския провинции.
размышлениям столь верныя и столь великое число правил, для всего того, что может соделать обществ благоденствие или бедствие? Со времян Ликурга, до того бедственнаго мгновения, как властолюбие возжгло войну Пелопонискую, ненависти и мщения не были непреоборимы; таковы то были их установления, что разум воспринимая паки в скоре владычество свое над страстыми, мир обновлялся прежде нежели немощь продолжать войну или надежда делать завоевания были возчувствованы. Любовь к тишине, с любовию ко славе всегда сопряженная, не превратилася в сии щастливыя времена во праздную и томящуюся леность, которая, возбуждая в их соседах презрение ко Грекам, соделала бы им неприятелей. Уготованные играми Греки к воинским упражнениям всегда могли защищать свое отечество; скорее бы они погибли, нежели бы снесли обиду; и некое то было чудо, что сии воинственные граждане не употребляли во зло ни своего мужества, ни своего воинскаго порядка, ни других своих превосходств против своих соседей, и не помышляли отнять у них имения.
Ни единыя во Греции не было республики, которая бы не прославилася. Я не упомяну о Афинах, , Аркадии, Веотии и пр. Но кое общество явило когда разуму благороднейшее, величественнейшее зрелище, как Лакедемон давал примеры столь великие, столь непрерывные умеренности, терпения, мужества, великодушия, воздержания, правосудия, презрения богатств и любви вольности и отечества? Читая их историю, мы возпламеняемся; если в сердце своем имеем хотя малое зерно добродетели, то дух наш воздымается, и хочет, кажется, изступить из тесных пределов, в коих нас удерживает повреждение нашего века.
Как ни старается единый из наиразумнейших в древности писателей, умаляя славу Греков, доказать, что их история заимствует наибольшее свое сияние от разума и искуства великих мужей оную писавших; но он в оном не уверит. Можно ли возреть на все тело Греческого языка, и не признаться, что он иногда превышает силы человечества? Мы видим иногда целый народ, который бывает столь же великодушен, как Фемистокл, и столь же правосуден, кай АристидСаллустий, что Марафон, Фермопилы, Саламина, Платея, Микаля, возвращение десяти тысячь и множество других подвигов произведенных внутри самыя Греции, во время ея междоусобных браней, превышают хвалы историками им возданныя? Римляне победили Греков самими Греками. Но каково было бы счастие сих победителей, если бы вместо поврежденной Греции тьмою пороков и ослабевшей своими ненавистными и внутренними распрями, они бы обрели полководцов, воинов, градоначальников, граждан торжествовавших над Ксерксовым оружием? Тогда бы мужество противилося мужеству, воинский порядок воинскому порядку, воздержание воздержанию, просвещение просвещению, любовь вольности отечества и славы — любови вольности отечества и славы.
воспламенять разумы, возбуждать дарования, и являть их во всем их сиянии. Кого сравнит она с Ликургом, с Фемистоклом, с Кимоном, с Епаминондом вид. Каждый Римлянин не был мудр и велик, как мудростию правления; он следует пути проложенному, и наивеличайший человек подается токмо на несколько шагов далее других. Во Греции же, напротив того, я вижу часто сии обширные, могущественные, жиздительные разумы, стремлению обычаев противящиеся, различные недостатки государства исправляющие, новый себе путь отверзающие, и будущее ощущая овладевающие произшествиями. Греции не приключилося ни единаго бедствия, которое бы за долгое время не было предузнано некоторым из ея градоначальников; да и многие граждане извлекли отечество свое из презрения, в кое оно впало и явили оное в наивеличайшем сиянии. Но кто из Римлян предвещал республике, что завоевания причинят ее падение? Когда правление разстроевалося, когда Проконсулам давалася власть, долженствовавшая освободить их от ига законов, кто тогда из Римлян предсказал, что республика побеждена будет собственными своими войсками? Как Рим колебнулся во своем падении, кто из его граждан пришел к нему на помощь, и мудростию своею противился судбине влекущей, казалося, оков погибель?
Как скоро Римляне лишилися своея вольности, то они стали наискареднейшие рабы. Порабощенные Греки Филиппом и Александром Тразивулов.
Угнетенная на конец тягостию своих несогласий и Римскаго могущества, Греция соблюла над своими победителями некоторый род весьма похвальнаго владычества. Просвещение ее и склонность ко словесным наукам, философии и художествам отмстили, так сказать, за ея побуждение и покорили по чреде гордость Римлян. Победители стали ученики побежденных, и обучилися языку, которой Омиры, Пиндары, Фукидиды, Ксенофонты, Демосфены, Платоны, Еврипиды и пр., украсили всеми прелестями своего разума. Витии, Рим дарованию вое украшати. В училищах любомудрия, где наизнаменитейшие Римляне слагали свои предразсуждения, они научалися почитать Греков; они приносили с собою в отечество свое благодарность и удивление, и Рим облегчал свое над ними иго; он боялся употребить во зло право победы, и своими благодеяниями отличал Грецию от других земель им побежденных. Коликая слава для наук, что оне предостерегли землю, им учившуюся, от зол коих ее законодатели, ее градоначальники и ee полководцы не могли ее избавить. Оне отмщены за презрение, кое к ним являет невежество, и будут конечно почтены, когда случатся столь же правдивые ценители достоинства как Римляне.
Конец четвертыя и последния книги.