РАЗМЫШЛЕНИЯ О ГРЕЧЕСКОЙ ИСТОРИИ ИЛИ О ПРИЧИНАХ БЛАГОДЕНСТВИЯ И НЕСЧАСТИЯ ГРЕКОВ
Сочинение г. аббата де Мабли
Переведено с французского
КНИГА ПЕРВАЯ
Нравы и правление первых Греков. Причины составившия из Греции союзную республику, которыя Лакедемон стал столицею. Разсуждение о сем образе правления. О войне со Ксерксом.
История представляет нам первых Греков, скитающимися из единыя страны в другую. Не знали они земледелия, не имели учрежденнаго жилища; и не будучи сопряжены ни сообщением, ни установлениями, ни законами, всегда ходили вооруженны и другаго права не ведали, опричь права силы: Таковы были все народы, при своем начале; таковы суть еще дикие Американские жители, коих частое с Европейцами сообщение грубости не изтребило. Сколь ни было велико зло, которое разныя Греческия орды взаимно себе причиняли, однакож не были они главные свои неприятели. Ближних островов жители, их еще свирепее, частыя, если историкам верить можно, на Греческие брега делали нападения. Страсть ко грабежу, или лучше сказать к опустошению, не редко устремляла их даже до внутренности земель, и своими разорениями они чаяли оставить по себе достопамятные знаки своего мужества.
Некоторые писатели далее сих варварских веков восходили; и Дикеарк, который по мнению Порфирия с наибольшею изо всех философов описал точностию начальные Греков нравы, представляет их мудрецами, препровождающими жизнь тихую и непорочную между тем, как земля, вникнув их потребностям, без удобрения плоды производила.
Златый сей век, мечтою стихотворцев быти токмо долженствующий, составлял едино из правил веры древния Философии. Платон поставляет царство правосудия и благоденствия у первых человеков: но уже ныне знаем, что думать о тех дерновых одрах, о тех пениях, о той сладкой праздности, соделывающей приятности общества, страстей неведающаго.
С тех пор, как Миной за правосудие свое в ад судиею баснословием постановленный, Критян научил быти счастливыми, повинуяся законам, коих премудрости вся удивлялася древность, возгордевшийся Крит не мог воспретить себе, чтобы не презирать своих соседей; а чувствование своего превосходства вперило ему желание их покорить. Внук сего Государя, Миной лежащие, и заставил почитать свои законы, учредя там поселения. Видя потребность, безпрепятственое имети сообщение между отделенных частей своего владения, он очистил море от разбойников; и утверждая тем свое владычество, стал, не ведая того, благодетель Греков, коих брега осталися в безопасности. Сему от единыя части зол своих избавленному народу осталася токмо свирепость своя ужасна; а вкушение перваго блага подало ему желание оное усугубить.
Аттика, земля безплодная, меньше других Греческих провинций была подвержена неприятельским набегам. Убегшия туда семьи с трудом питалися природными земли произведениями; но бедность их, говорит Фукидид, доставила им споспешествующее успехам общежития спокойствие: вымысел их изострялся, и они первые скитающуюся жизнь оставили. Пример их научил остальную Грецию: и поелику земледелающия народы умножались, и составляли некоторый род республик, могущих защищать свою жатву и хижины; по толику и грабеж становился труднее и опаснее. Обманутые в своей надежде грабители меньше на свои силы полагаяся, часто возвращалися без добычи, и необходимость принуждала их наконец к земледелию, дабы чрез то иметь пропитание. Прилепились они к землям ими удобряемым и так все Греки приобрели жилища и поместья неподвижныя.
Я прехожу те времена, в кои Греция, еще в глубочайшее неведение должностей человечества поверженная, имела Ироев и Полубогов толь славных в ея баснословных преданиях. Человек, достойнейший благодарности и почтения Греков, был непрекословно тот, который им поведал общее их произхождение. Учение сие умягчило разумы; селения, составляющия неподвластныя и неприязненные единое другому общества, престали ненавидеть друг друга, и начали соделывать союзы. Взаимныя благодеяния уверили их, что они един токмо народ составляют; а скоро по том узрели все, что целая Греция, почитая себя участницею обиды Паpuдом соделанной Менелаю, укрепилась союзами для отомщения оныя. Разумы в сие время великие уже сделали успехи; и хотя Ирои Омировы нравы имели еще свирепыя, но Греки уже упражнялися в художествах, требующих проницания.
По возвращении из Троянского похода казалось, что покровительствующие царство и род Приямов боги, хотели, разоряя Грецию, отомстить его несчастия. В самом деле она претерпела великия перемены, могущия изтребить грубыя правила правления, нравоучения, порядка и повиновения ею принятыя, и которыя токмо мир мог привести в совершенство. Несогласие вооружило Греков друг против друга; война изтребила многие народы или принудила их оставить земли, которыя они начинали именовать отечеством. Таким то образом выгнанные Фессалиянами из Арны Веотияне поселилися в Кадменде, дав ей свое имя. Пелопонис пременил вид свой по возвращении Побежденные или устрашенные сея провинции народы, оставили свою землю; и сии люди, не возмогшие защищать свое поместие, имели довольно сил или храбрости, чтобы завоевать новыя. Греция, мало почти для своих жителей места имеющая, наполнялась изгнанными и шатающимися народами, прибежища ищущими, которые, грабежом жить будучи не в состоянии, древниия возприяли нравы своих предков. Побежденные часто бывали изтребляемы; всегда многою кровию купленныя победы самих победителей разслабляли, и истощенные народы заняли на конец неподвижныя жилища; но воспоминовение обид и зол, взаимно учиненных усугубило между ими причины ненависти и несогласия, и два селения не могли быть соседи, не быв друг другу неприятели.
По счастию Греков, что они побуждаемы были на войну токмо зверством и раздражением, а властолюбие не влагало им в руки оружия. Когда бы они восхотели друг над другом делать завоевания, то бы распри их не прервалися. Ненависть и мщение будучи не столь медлительны и не столь умышленны, как властолюбие, не столь долго в человеческом пребывают сердце; и большая часть городов утомлены будучи своими несогласиями, кои не токмо не увеличивали но уменшали их благоденствие, возобновили свои прежние союзы. Земледельцы без опасности пользовалися своими наследствами; преходящее спокойствие показало всю цену безпрестаннаго мира; стали изыскивать средства утвердить оной; собственная польза научила народы быть правосудными: и в то время, как между ими учреждалися празднества, жертвоприношения общия, и всенародное право, то законы приходили в каждом городе в совершенство, и Греки получившие о должностях своих большее сведение начинали нечувствительно составлять общества благоучрежденныя.
Греция до сих пор имела воинское правление, то есть, что полководец был судиею, для того, что Греки все были воины; но с миром начиная быть гражданами, возимели новыя потребности, новых опасалися бедствий, и новые законы потребны были вместо древних, сделавшихся недостаточными. Полководцы, пользовавшиеся под царским именем непрестанною и мало ограниченною властию во время войны и сметяния, узрели оную миром умаляему, и сан их почти уничтожался. Без. сомнения восхотели они возстановить свой урон и во гражданах обрести то же повиновение, к коему они воинов приучили. Но народы, научившиеся чувствовать всю цену гражданския вольности самым злоупотреблением начальничей власти, опасалися, чтобы не быть рабами там, где законы не будут выше судей. Чем более движущее разумы безпокойствие близкую перемену возвещало; тем более владетели старались удержать влекомую власть из их десницы. Но простота их нравов воспретила им вдаться таинствам притворства и мучительства: а властолюбие их воздвигло людей бедных, мужественных и коих гордость не была смягчаема тьмою излишних недостатков и робких страстей, приведших потомков их в рабство.
Едва некоторые города иго своих полководцов свергли, как вся Греция восхотела быть вольною. Народ не довольствовался быть управляем своими законами, побуждаем или мнением, что вольности его полезно не зреть у соседей заразительный пример тиранства, или что вероятнее, следуя восхищению, коему предаемся в первом перемены жару, подавал помощь всем, кто хотел Царей низвергнуть. Тогда любовь к безподданству стала отличающим Греков качеством: даже Царское имя им стало ненавистно, и удрученный город мучителем был бы всей Греции поношением. Без сей перемены, новыя Грекам качества даровавшей, вероятно, что они одно бы жребие имели с теми народами, коих мы не знаем ни истории ни имени. Король Аргокой, Микенской, Коринфской, Фивской или другаго какого города, покорил бы своих соседей и утвердил бы власть свою над своими подданными. Самодержавно управляемая Греция не произвела бы ни законов, ни художеств, ни добродетелей, вольностию и соревнованием в ней произращенных. Пресмыкаяся в немощи, или не ведая искуства употребляти свои силы, она бы в рабстве изнемогала и ожидала, чтобы кто ее сделал частию своего владения.
Взаимные услуги, кои Греки при сих переменах друг другу сказали, со всем утушили ненависти республики, их разделяющие; и как скоро они друг друга ненавидеть перестали, то немощь и любовь к отечеству привлекли их общим совокупиться союзом, а многие из них народы частным уже были сопряжены.
Не упоминая о городах, депутатов на Олимпийския, Коринфския и Немейския игры посылавших для жертвоприношения их общим богам и стеснения их дружбы, давно уже явно было благоденствие разных народов Амфиктионом, третиим Афинским Царем, тесным сопряженных союзом. Депутаты их всякий год съезжалися в Делф или к Фермопилам, и судили о их общих и частных делах. И сии верные данной клятве союзники, коею ни какого зла соделывать себе обещались, но защищать и общими силами отмщевать Дельфийскому храму соделанныя обиды, зрели успехи своих внутренних дел; извне же их боялися, любили и почитали. Новые республики желали так же присовокупиться к сему союзу, дабы пользоваться его покровительством; и Амфиктионическия собрания стали, если можно сказать, общие государственные чины Греции. Сто вольных и неподвластных городов составили наконец одну токмо союзную республику, коея мы во Швейцарии довольно сходственный видим образ.
Как бы выгоды, Греками чрез союз приобретенныя велики ни были, какое бы благо они себе из онаго впредь ни обещали; но их новое правление не могло удовлетворять всем их потребностям и удалять все опасности, которых политика предвидящая и просвещенная остерегается. Хотя новыя Амфиктийскаго совета союзники заимствовали от него премудрость, правосудие и безкорыстие, но и он у них заимствовал их пороки. На ходатайство токмо ограниченный, не имея права ни предписывать общих Греции законов, ни достаточных сил, чтобы принудить повиноватися своим повелениям, он возмог однакож удержать в тесном союзе республик равную славу приобретших, мир любящих и имеющих одинаковое правление, одинаковыя боязни и одних неприятелей; но не мог он иметь те же успехи, сколь скоро приобщил к себе посланников тьмы республик, не равных силами и управляющихся противными правилами. Многия суть политическия установления, коих весь плод пропадает, сколь скоро они превосходят положенные пределы. Если бы соседственныя Швейцарии провинции захотели с нею совокупиться, то не вероятно ли, что бы Гельветический союз ослабел.
Если Греки мир наблюдали, или по крайней мере если токмо преходящия и малозначущия между ими бывали ссоры, то оное не было действие единаго Амфиктийскаго правления. Древнее обыкновение, высылать граждан на поселения, и домашния их распри с возстановления вольности, на развалинах монархии, равно к сему способствовали: и все сии причины споспешествовали к содержанию союза.
Павсаний повествует, что Оснотрий младший Ликаонов сын, смел, предприимчив и преисполнен надежды Ироев оживляющия, испросив у , брата своего, кораблей и воинов, вздумал, первый из Греков, положить основание новаго государства в земле чужестранной. Ветр принес его в Италию, где он царствовал со славою. Успехам сих отважных людей все удивлялись. Счастие их возбудило всеобщее соревнование: и все неспокойные и властолюбивые Греции граждане помышляли токмо и по изтреблении Государей о учреждении поселений, коих отдаление, новыя корысти, и дух независимости, из перваго их отечества с ними пришедший, в скорое время сделали их столицам чуждыми. Между тем, как Греки Италию и брега Африки и Асии населяли, города их, никогда излишними гражданами не наполняясь, не чувствовали недостатка в приобретении новых земель для их содержания; и немощь сия, делающая их неспособными долговремянныя вести войны, воспрещала им привыкнуть ко властолюбию, и в предприятиях иметь сие упорное постоянство, без коего народ не бывает никогда властолюбив и завоеватель.
Всякий город, вновь к Амфиктическому совету приобщенный, будучи много занят своим внутренним правлением, не беспокоил своих соседей. Случай учреждал правления в то время, как они от мучительства своих предводителей освободились; а законы даваемы были поспешно без всякого правила и основания. Всякий старался, употребляя перемену в свою пользу, завладеть властию; а как тишина в разумах учреждаться начинала, то все, разсуждая о своем состоянии, находились не довольными. Со всех сторон возрастали распри между благородными и чернию, между судиями и гражданами; всегдашния бывали прения о учреждении их прав и имений. Противныя требования, жалобы, всегда новая боязнь или надежда препятствовали республикам твердый принять образ. Едва закон издали, как чувствительна была уже надобность, или оный уничтожить, или ограничить: новые законы тому же подвергалися жребию, как рушившияся ими; да и при таких все города тревожущих смятениях, Амфиктионам удавалося между ими мир поддерживать.
Однакож не возможно было, чтоб из толикаго числа республик единая не восприяла наконец вид правления мудрый и неподвижный; и не должно ли было опасаться, что, употребляя во зло правильное учреждение своих законов, свои силы, и безпорядок других народов, она предастся властолюбию. Какая же бы власть тогда Амфиктическаго была совета, когда уже он не предупредил несчастныя действия соперничества Афин и Спарты; да и в такое время, как союзная Греков республика казалась утвержденна привычкою многих столетий.
Моглоб еще и то случиться, что господствующая в городе страна соделала бы себе правило отвращать народ от домашних корыстей, упражняя его внешними предприятиями: таков то был жребий Римлян, всегдашними соседей своих войнами безпокоющих, поддерживая тем тишину в своем городе.
Если бы же Греции чужестранная держава войною угрожала, то невероятно ли, что для общия защиты совокупляя народов вольных, не подвластных и ревнующих своему величеству, Амфиктионы никогда бы их не принудили к повиновению, без коего однакож Греки поставили бы противу неприятеля токмо половину сил своих, или несогласных воинов, опасаясь покориться власти самодержавца, республики бы предводителя не избрали; все хотели бы повелевать, повиноваться же ни едина; и не имея главнаго побуждения их соединяющаго, учреждающаго их действия, и по чреде оные одерживающаго, или устремляющаго, были бы добычею чужестранцев.
Ликург доставил Грекам то, чего им недоставало; и правлением в Спарте им учрежденным стал он некоторым образом законодатель всея Греции. Как по смерти брата своего Полидекта до рождения Харилая своего племянника, сей великий муж делами отечества своего предводительствовал; то Лакедемон в толь же худом находился состоянии, как и другия Греческия республики. Два Царя для того им не свергнутые, что разделенная их власть не столь их делала предприимчивыми, как других Государей, хотели мучители быть законов; а подданные их, не различая вольности от своевольства, ни какия власти не признавали.
Партии по чреде овладали верховною властию, и всегда мучительству, или безначальству преданное правление по чреде переходило со рвением из единыя крайности в другую.
По возвращении своем из Крита и Египта, знатнейших тогда в свете государств, коих Ликург научаться ездил нравам и законам, помышлял он о преображении Спартян. Не так он мыслил, как другие после его в Греции возставшие законодатели, которыя от робкаго угождения, желая всем удовлетворить гражданам, ни кого не удовольствовали; оставили семена всех несогласий или исправили одно злоупотребление, дабы тем удовлетворить другому. Политика должна конечно повиноваться разположению умов и не оскорблять народные нравы, когда она дает законы великому государству, для того что народный разум необходимо сильнее разума законодателя: но коли дело имееш с небольшим числом граждан, единую в городских стенах семью составляющих, то нет нужды в таком снисхождении. Ликургов дух противуборствовал духу Лакедемонян, и отважному следуя предприятию, вознамерился он новый из них народ соделать. Не почел он невозможным, что бы побуждая их надеждою или боязнию, они не восхотели помышляемой им перемены. Приобретши друзей достойных своей мудрости и мужества, велел он им явиться вооруженным на площади, где хотел объявить свои законы; и не имея другаго права, как любовию к благу и к спасению отечества подаваемаго, принудил Лакедемонян быть мудрыми и счастливыми.
Ликург сохранил в Лакедемоне сугубое царское правление; что было свойственность двух потомства отраслей. Оставляя сим государям неограниченную, как полководцам над войском власть, принудил их как судей, купно с Сенатом, быть токмо орудием или исполнителями законов. Народному же телу отдал законодатель сей власть самодержавную, то есть право давать законы, учреждать мир или войну, и поставлять судей, коим он долженствовал повиноватися. Но дабы народ не тревожился о своем состоянии, и чтобы под видом сохранения своея вольности, он не предался бы беспокоющейся и волнующейся недоверенности; то Ликург учредил в его пользу Ефоров 1* или Надзирателей. Им особливо препоручено было предохранять, чтобы Цари или Сенаторы не употребляли во зло исполнительную власть, а чрез то не освободились бы от законов, и их бы не нарушили. В чину сем граждане переменялися ежегодно, для того, чтобы они прилежнее были к своей должности, и не столь предприимчивы. Таким образом удерживали они республику в безопасности, подающей единую всем гражданам корысть.
Сенат, составленный из двадцати осми народом выбранных граждан, исполнивших шестидесятилетнее жизни течение, отправлял гражданския должности, служил обоим Царям советом, которым без их согласия ни чего предпринимать не дозволялося и предлагал народному собранию те дела, которыя оно судить и решить долженствовало.
Ликургова республика так же, как Полибий сказал после о Римской республике, сопрягая все выгоды, коих Монархия, Аристократия и Димократия заключают в себе токмо слабейшую часть, если они не соединяются в едином правлении, не имела ни единаго им естественнаго порока. Самодержавство, коим народ пользовался, побуждало его без напряжения ко всему тому, что в народноуправляемом государстве любовь вольности и отечества могут произвести великаго и великодушнаго. Но в следствие учрежденнаго между различными властьми равновесия, димократическая правления часть всегда бывала безсильна и утесненна судейскою властию, сколь скоро она свою власть во зло употребить хотела. И для того не видно было в Лакедемоне ни своенравия, ни вспыльчивости, ни ложнаго страха, ни насилия, безславящих большую часть Греческих республик. В следствие того же властей равновесия всемогущия по своей чреде судии предшествием пред ними закона находились, удаляяся правил, под рукою повелительною народа. Чины государственные друг другу помогали, друг друга освещали, приходили взаимным порицанием в совершенство. Великия злоупотребления были невозможны предупреждением малых. Сенат, долженствующий бдению Ефоров своею умеренностию и премудростию в употреблении исполнительныя власти, научал народ разбирать и познавать истинныя свои корысти, основываться на правилах, и разум сохранять непременяющийся. Цари ни какия не имели власти, когда не были Сената устами; они придавали однако же войскам скорое и поспешное действие, оживляющее воинское производство и успехи, и почти у вольных народов неизвестное. 2*
Сколь ни премудро было сие правление, о коем Ликург у Критян первое получил понятие; но он не надеялся получить от него успеха, если древния не истребятся нравы. И в самом деле, какой был бы плод порядка им учрежденнаго, дабы сделать единые законы всемогущими и самодержавными, если бы богатства, и с ними всегда сопряженная роскошь, и последуемое им повреждение нравов, граждан неравенство, и по тому мучительство и рабство, научили Лакедемонян презирать, или осмеивать свои новые законы? Бедностию в презрение вверженный народ не мог бы сохранить своего достоинства; продавал бы свое согласие, свои права, и свою вольность, более дающему. Сенаторския места, добродетельнейших мужей украшать определенныя, доставалися бы богатейшим; чины гражданские покупалися бы для удовлетворения своего тщеславия, или для поноснаго своея власти торгу. Цари споспешествуя повреждению, дабы чрез то найти повинующихся их воле рабов, жертвовали бы отечеством частным своим корыстям. В Египте Ликург познал власть нравов над обществом. Многие же народы, не ведая, как сей законодатель, взаимное действие законов над нравами и нравов над законами, почерпнули токмо посредственныя выгоды из приложенных ими стараний к ограничению единою другую различных государства властей, и к удержанию их в равновесии. Ликург страсти; не тот же замысл в приращении своих наследств: и для того он опасался, чтобы сребролюбие не собрало поместья в единую руку. А дабы Спарта не пользовалася токмо преходящею переменою; то он низшел, так сказать, даже во внутренность сердец граждан своих, и истребил в оном семена сребрюлюбия.
Ликург изгнал употребление сребра и злата, и пустил в обращение железную монету. Он учредил народные столы; где каждый гражданин принужден был непрестанной подавать пример воздержания и строгости. Домовой Лакедемонский прибор делан был топором и пилою; словом, он ограничил их потребности на требуемыя токмо природою невозбранно. Тогда художества, роскоши служащия, Лаконию оставили; излишними ставшия богатства казалися презрительны; и Спарта неприступною повреждению стала крепостию. Народным воспитанием устроенные отроки навыкали с рождения добродетелям отцов своих. Женщины всегда удовлетворением их слабости законами униженныя, введшия почти во все государства послабление нравов, в Спарте возбуждали и поддерживали мужей добродетель. Великия телодвижения, уделяя им силы и мужеское телосложение, возвышали их сверх их пола, и уготовляли их дух к терпению, к мужеству, и к иройской твердости.
Любовь к бедности отвлекала внимание Лакедемонян от добычи и дани побежденных. Питаяся плодом земель своих, не имея других денег, как незнаемы я прочим народам, не имея для будущия нужды положеннаго сокровища; не возможно им было производить войну, вне своих областей. Закон, запрещающий им уделять чужестранцам право быть их согражданами, препятствовал им возстановлять урон, самою победою им причиненный. И так все их побуждало мир почитать драгоценнейшим человеков благом. Однако же Ликург не положился на столь удобныя побуждения, чтобы отечество свое удержати во пределах правосудия и умеренности. Имея хорошее о человеческом сердце сведение, и о том, что составляет непременное государств благоденствие; не уверялся он обольщающим внешностям властолюбия, сей изобилующей надеждою и обещаниями страсти: но в малое время коли не счастлива приводящей народ в погибель, во счастии превращающейся в сребролюбие и грабительство, нравы и состояние граждан пременяющей и разрушающей правления правила. Сей законодатель издал закон, запрещающий Лакедемонянам производить войну, разве для своея защиты; и никогда не пользоваться победою, гонясь за разбитым войском.
Сия по виду чрезмерная предосторожность была необходимо нужна; ибо Ликург (дабы Лакедемон укрепить сколько возможно) сделал его более воинским станом, нежели городом. Там беспрестанно произходили воинския упражнения; всякия другия были в презрении. Все граждане были воины. Не быть в состоянии сносить голод, перемену погоды, и труды величайшие, не умирать за отечество и не поражая неприятеля жизнию жертвовать, почиталося безчестием. Легко могло бы случиться, что Лакедемоняне, влекомы и прельщенны своим мужеством, устремили бы к увеличиванию своих областей данные им для их защиты качества. Чем меньше сей храбрый и к войне склонный народ искал своея славы во исполнении правосудия и умеренности; тем более Ликург, соделовая воинов, долженствовал им подтверждать наблюдение мира.
Хотя сие мною Лакедемона сделанное описание первыя токма в себе черты содержит; однако можно по ним судить о почтении, или лучше сказать о удивлении Греции к Лакедемонянам. Позабыто их жестокосердие против Илотских граждан, коих потомков они содержали еще в рабстве. Обе их после Ликурга с Мессенианами войны, окончавшияся разрушением Ифомы и Иры и порабощением всех Мессении жителей, почитались задумчивости мгновениями, долговременным замененными исполнением добродетели.
Ираклий, говорит Плутарх, путешествуя по свету, единою вооружен палицею, истреблял мучителей и разбойников; а Спарта с бедностию своею такое же в Греции имела владычество. Правосудие ея, умеренность и мужество, столь там были знаемы, что не вооружая граждан, не выводя их в поле, утушала она помощию единаго посланника домашние Греков мятежи, принуждала мучителей слагать с себя присвоенную ими беззаконно власть, и пресекала возставшия между двух городов несогласия.
Блаженны по чреде ея благодеяниями, ни едина из них не отрицалася следовать ея советам. Лестно человечеству (да сие есть и правило нравоучения и политики изящное) взирать на народ, долженствущий своим благоденствием любви своей ко правосудию и благодеянию. Лакедемон приобрел в Греции недостающую Амфиктионскому совету силу, для содержания между ея частей сопряжения. Между тем как Греки навыкали повиноватися Лакедемонянам, для того что бы безумно было не почитать их премудрость и мужество; то повиновение во всех частях учреждалось: нечувствительно город их становился Греции столицею, и наслаждался без прекословия соединенных ея войск предводительством, придавал сей союзной Греческой республике все возможное ею восприять могущество.
Ныне ложно в Европе судя о государственной силе, более по пространству земель и числу граждан, нежели по премудрости законов, подумают без сомнения, что Греки, населяя малаго пространства землю, не сохранили своея вольности, как до тех пор, пока в их соседстве не возстала держава, их покорить могущая, и из того заключат, что Греки долженствовали увеличивать свое владение и делать завоевания. Похваля Лакедемонян умеренность, владычество Греции им доставившею, похулят ту же умеренность удерживавшею Греков в прежней их немощи, когда в следствие вечных превращений, вид мира пременяющих, соседи их к размножению земель своих стремились.
Но не разсматривая то, что действительное составляет государства могущество, приметим, что пружины союзныя республики столь суть многочисленны, столь сплетенны и столь медлительны в своих действиях, что она токмо на себя с успехом внимание обращать может. Должноли было Спартиянам побуждать Грецию к завоеваниям, которыя, не обогащая ни единаго из ея городов особо, соделали бы общество ея могущественнее? Осторожность не дозволяла оное испытывать: всяк знает, что отдаленная корысть никогда большую часть людей не привлекает; общая же корысть трогает их слабо.
Хотя бы кому удалося в общем Амфиктионском собрании вперить Грекам страсть к общим завоеваниям: но скоро бы безчисленныя препятствия, привязанныя к сему предприятию, их от онаго отвратили. Союзная республика для того защищается с успехам, что великий предмет ея сохранения, когда вольность ея оскорбляется, единую всем ея частям влагает корысть. Наступательная война не токмо союзников не соглашает, но паче всегда их почти разделяет. Начиная предприятие, всяк старается как можно меньше способствовать оному; а всяк однакоже хочет получить из онаго наибольшую выгоду. В достойство поставляется обмануть хитро своих союзников, и не исполнить свои обещания. Удастся или нет, но ни кто себе не отдает справедливости, ни кто не хочет быть виною претерпенных несчастий; все хотят быть зиждителями благих успехов, и союз окончивается ненавистию.
Греки, делая к завоеваниям вне земель своих предприятия, узрели бы несогласия, между их республик возстающия, и возрастающую между ними ненависть неутолимую. Всякий город имел бы неприятелей при вратах своих, или бы приобрел худо служащих себе подданных. И так не порочить, но паче выхвалять должно умеренность Лакедемонян и других Греков, если они находили в самих себе довольныя средства против нападений сильнейших держав.
Греция не имела в разсуждении своего пространства в воинах недостатка; а в землях ея, благоразумно по разным государствам разделенных, законы свято были наблюдаемы. Представим себе землю сию наполненную республиками, пышность и роскошь ненавидящими, населенную воинскими гражданами, любящими токмо правосудие, славу, вольность и отечество: что ей нужды, что в соседстве ея могущественныя возстают державы? Повторить ли мне здесь то, что в других политических находится сочинениях, что неизбежимая в великих государствах роскошь их истощевает? Там законы изнемогают и силы бывают без действия.
На конец возрасла та могущественная держава. Между всеми Асийскими народами, богатством токмо славящимися, был народ малочисленный, коего области отгоняя от себя сребролюбие, роскошь, сладострастие, были убежищем великих дарований, мужества и других добродетелей, самодержавством у соседей его изгнанных. Кир был их Царь: но прельщенный своим властолюбием не познал он блаженства управлять едиными Персами. Лидийскаго царства завоевание предало ему в руки Крисово богатство, и всю Малую Асию ему покорило. Он пошел войною на Сирию, овладел ею и Аравиею, могущество Ассириан рушил, взял Вавилон; и владение его простираяся наконец чрез все земли, лежащия между Индом, морями Каспийским, Черным, Егейским, Ефиопиею и Аравийским морем, от Греции токмо морским (слабая защита!) проливом отделялося.
Кирова История дошла до нас детскими обезображена басниями, коими ее Иродот украсить помышлял; или украшенная историком Философом, не столь истинну предать нам помышлявшим, как преподавать Царям учения, дабы они научалися быть достойными своего щастия. Как бы то ни было, видно что сей Государь, исполнив Асию славою своих деяний, восприял жребий мужей чрезвычайных, коих История тем более наполняется вымыслами и чрезъестественными происхождениями, чем меньше величество их сих смешных требует украшений, дабы возбудить удивление. Кир был непрекословно единый из славнейших в древности мужей своими дарованиями; да и по учреждении своего обширнаго владения, каким бы Греки могли быть подвержены опасностям, если бы, следуя примеру Спарты, они исправили свое правление? Киру, Асиею обладающему, единые Персы были истинною силою; прочие его подданные должны ни во что вменяться.
Чем владение сего Государя было пространнее, тем меньше опасаться можно было его могущества. Камвису, сыну своему и наследнику, оставил он чрезмерное счастие, под бременем коего сей изнемог. Не надлежит человеку налагать должности, силы человечества превосходящия. И сам Кир не мог бы воспрепятствовать разслаблению пружин правления. Чем больше начало войны между Персов и Греков отдалялося, тем безопаснее становилося оно Грекам; да могло бы и то быть, что Кировы наследники, удрученные тягостию своего величества, своих пороков и своих предприятий, отложили бы намерение делать завоевания, и не вооружались бы против Греции, если бы она, следуя благоразумию, о себе токмо помышляла.
Война началась за учрежденныя на брегах малыя Асии поселения. Они не составляли единое с Греческими республиками тело, с которыми они не наблюдали союза; и хотя они не имели свойственныя вольному народу качества, но нетерпеливо Персидских Царей сносили владычество. , человек столь же отважный, как властолюбивый, непрестанно поощрял Милетских жителей к бунту; а наперстники его, наполняющия Грецию, испросили без труда у Афинян помощи Асийским Грекам, по большей части из Аттики произшедшим. Афины, свергнувшия тогда иго Пизистратов, находилися еще в восторге раждающияся вольности; а последний их мучитель Гиппий нашел убежище и отменную защиту у Артаферна, Лидийскаго градодержателя. Сия республика обещала поселениям свое покровительство; а бунт их открылся взятием Сардиса, превращеннаго ими тогда в пепел.
Дарий, седящий тогда на Персидском престоле, без труда отмстил сию обиду. Преданный Милет ярости и сребролюбию воинов, испытал всю их лютость. Победитель, покорив Ионию и все острова близ ея лежашия, восхотел простерти наказание во всю Грецию: он послал туда вестников со требованием земли и воды, то есть с повелением покориться его державе. Афиняне не раскаеваясь об оном утотовилися к войне, и дошед до Марафона, где уже Персы их ожидали, разбили их под предводительством
Дарий воскипел яростию, узнав соделанное войскам своим безславие. Он приготовлялся уже вторично напасть на Грецию с силою прежнюю превосходящею, как смерть его поразила; а возшедший на престол Ксеркс взирал токмо на соделанную Афинянами отцу своему обиду. Един из его вельможей получил повеление возобновлять ежедневно оныя воспоминовение, «Если я забуду, говаривал сей Государь, сожжение Сардиса, дерзкие набеги Европейских Греков в Асию, и Марафонской бой; то не мните, чтобы они тронуты были моим воздержанием. Гордость их без ужаса на мое могущество взирающая, тем смелее будет в соделании мне обид. Великодушие мое почтется боязнию или немощию; а сии ненаказанные мною народы войдут еще в Асию вооруженною рукою. Не возможно ни Персам, ни Грекам взирати друг на друга равнодушным оком; великая ненависть их разделяет, великия подозрения препятствуют их согласию. Персия должна повиноваться Греции, или Греция покоритися Персии».
Сколь нетерпеливость Ксерксова, чтобы начать войну со Грециею, велика ни была; но он употребил четыре года на уготовления к сему походу, и собрал так сказать все силы Асии. Сухопутное его войско состояло из милиона семи сот тысячь воинов, а морское войско, из пяти сот тысячь состоящее, плыло на тысяче и двух стах кораблях со тремя стами транспортных судов. Кажется, что сие исчисление Ксерксовых сил увеличено: но, следуя повествованию других Историков, сей Государь имел войско довольно великое, чтобы восхотеть покорить целую Европу, если бы довольно было собрать великое людей множество, чтобы быть завоевателем и производить великия деяния.
Спарта свято еще наблюдала наистрожайшия Ликурговы узаконения и все ея граждане подобны были трем стам ироям, жертвовавшим собою при защищении Фермопил. Афины второе между Греками занимали место, и никогда они в толь цветущем не находились состоянии. Заняты старанием возобновить свою вольность и отрясти срам своего порабощения, приобрели они под мучительством Пизистратов дарованиям. Марафонской бой усугубил их мужество; а как Ксеркс вошел во Грецию, то не было Афинянам невозможности сохранить своея славы.
Если бы все Греческия республики, хотя не сходствуя со Спартою и Афинами, могли бы однакож их повиноваться велениям, или по крайней мере им не изменять; то бы Персидскаго Царя предприятие почлось без сомнения отважным и безразсудным. Но не все Греки могли не ужасаяся взирать на грозящую им бурю.
Спарта не возпользовалася имеющею к себе доверенностию, дабы побудить своих соседей к восприятию свойственных ей добродетелей и учреждений. Она могла бы исправить большую часть несправедливых законов и вредных обыкновений в Грецию вкравшихся. Но едва своею мудростию приобрела она владычество, как восхотела оное соблюсти обыкновенными властолюбия средствами: и без сомнения не может у смертных быть добродетель непорочна, когда Спартянская не была такова.
Республика их, испытывая всечасно, что недостаточное Греческих городов правление единых в крайней удержало посредственности, принуждало других просить у нея помощи и в разсуждении ея содержало их во истинном повиновении, опасалась показаться не столь нужною, как она была в самом деле и зреть власть свою уничтожаему, если Греческое правление столь будет мудро, как оно быть могло. Восхотела, чтобы покровительство ея было необходимо; ни когда не искала средства ко изсушению источника тревожущих Афинян распрей. А как по свержении Пизистратов ига она начала приобретать славу, то столь была завистлива, что восхотела поставить над ними повелителя, возводя паки Гиппия на престол.
Я не могу воздержаться, чтобы не сказать: сожалительно, что Ликург, предписывая согражданам своим мудрые законы, не открыл им дальнейшия оных следствия. «Поступайте неотменно, сказал бы им, по законам, кои наблюдать вы во присутствии богов клялися. Они соделают вашу безопасность, и вы не будете подвержены ни единому из зол, другими народами испытываемых. Я обещаю вам, что делая вас достойными Греции доверенности, они доставят вам владычество над нею; но тогда остерегайтеся, чтобы такое благополучия начало вас не повредило. Пороки Греков подвергнут их вашей власти; но не мните, чтобы сии пороки нужны были вашему величеству. Вы составляете столь изящную республику, что соседи ваши никогда с вами сравниться не могут; а хотя бы все Греки вам уподобились, не утвердилося ли бы тем более ваше благоденствие, для того, чтобы вы окружаемы были народами, сребролюбие и властолюбие ненавидящими и ставящими себе в закон вашей вольности почитание и защищение. Если же вы опасаетеся, что в Греции новыя возрастут добродетели; то будьте уверены, что не полагаяся на самую вашу добродетель, вы скоро прибегнете к политике обмана, коея способы и средства сперва бывают обоюдны, и неосновательны, а наконец разорительны. Будьте уверены, что чем более вы стараться станете исправляти Греции нравы и учреждати правосудие в ея городах, тем послушнее они будут вашим велениям, для того, что ни подозрение, ни боязнь не воспретят им со всем предаться своей благодарности и вашему великодушию».
«Повелеваю вам, примолвил бы , стараться внушати Грекам добродетель; да тем только и можете вы быть всегда сами добродетельны. Да почтется тот изменником общему отечеству, а паче Лакедемону, кто восхощет вас уверить, что в том то ваша и польза, чтобы Греки были ни столь мужественны, ни столь правосудны, как вы. Если пороки ваших соседей доставят вам некоторое превосходство, то оное будет неосновательно; а во многочисленных случаях пороки сии будут вас беспокоить и вам препятствовать. Если вы воспретите Греции, дабы господствовать над нею, быть столь сильною, как она быть может; то вы уподобитесь самодержавцу безумному, приводящему подданных своих во изнеможение оказывать ему услуги, дабы тем легче их удручить можно было. Владычество ваше не утвердится; да вы его и потеряете, когда нападет на вас с великими силами внешний неприятель».
Некоторые города, пользуяся примером Спартою им подаваемым, внушили гражданам своим любовь вольности и общаго блага; но при начатии Мидийския войны большая часть из них не утвердили еще свои законы и не учредили еще правильнаго правления. Единые завидуя беспрестанно своим соседам, или управляемы с самаго своего начала пронырствами своих судей и знатных граждан, всем жертвовали корыстям их страстей, или их намерений. Другия окостенев, если так сказать можно, от долговремяннаго мира, и предавшися торговле и художествам, мнили, что Греции нещастия час уже приспел; и сии республики, вступая в союз с Персами, держалися противныя неприятелей их стороны, или хотели предупредить свое истребление. Таковы были жители Фессалии и Етолии, Долоны, Ениане, Перевы, Локриане, Магнеты, Мелиане, Фтиоты, Фивяне и все жители Веотии, кроме Фиспян и Платеян. Да и в самом Пелопонесе Аргиане и Ахеане приняли Ксерксову сторону.
Греческой союз рушился отпадением имянованных мною народов, и родившейся из онаго ужас причинил бы, казалось, разрушение всех республик. Надлежит признаться, сколько Спартяне, Афиняне, и их союзники крепости духа ни имели, но вероятно ли, что имея во всей Греции сообщников и будучи в состоянии побеждать Греков самими Греками, не успел во своем предприятии?
Я знаю, что многия историки вымыслили, дабы изъяснить нечаянное Мидийския войны окончание. Они представили Асии воинов более женщинами, нежели мужами, поверженными в роскошь и сладострастие; но хотя Персия не была такова, как при владения Кира: однакож не впала еще в безчувственное и смертное состояние, в коем ея обрел по том Александр великий. Ксенофонт упрекает Ксерксовых наследников многими пороками, коих не знали его предшественники. Если пышность, слабость и гордость Камвиса безславили престол его отца; то наследовавший ему Дарий любил славу. Правда что Персия лучшия свои войски в нещастных потеряла войнах с Аммонианами и Скифами; но ужели не было во владение Ксеркса никаких войск Киром устроенных? Или дух сего Государя всю Асию оживлявший совсем истребился? Народ, безпрестанно воевавший, сохранил бы по малой мере предание своея древния дисциплины, и имел бы несколько испытанных воинов. Да и сам Иродот
Многия воины отличились и в Мидийскую войну делами редкия храбрости; да и целыя войски следовали их примеру.
Мы не знаем, что такое есть покорение вольнаго народа. С тех пор, как монархия стала общее в Европе правление, где все подданные, а не граждане, и где разумы равно от сребролюбия и сладострастия изнемогают; то война производится в землях к повиновению обыкших и защищаемых наемниками. Самыя республики нам предлежащия представляют токмо толпу мещан прилепленных ко гражданским упражнениям: отчаяние не родит уже там чудес, и мы не найдем народов предпочитающих разрушение свое потерянию своея вольности. Спартяне и Афиняне хотели умереть свободны: но какой был плод их мужества? Жертвуя великим числом воинов для занятия Фермопил, Ксеркс наконец овладел ими; а следуя сему порядку мог бы он везде такой же иметь успех.
Чем более рассматриваеш состояние несогласныя Греции, тем более удостоверяется, что ей не возможно было избежать угрожаемаго ей падения. Токмо превозходство Фемистоклово над Ксерксом, а Павсаниево над Мардонием спасло Греков. Сравнивая сих славных мужей, мы можем объяснить почти невероятное Мидийския войны окончание.
Фемистокл родился со чрезмерною ко славе страстию. Нетерпеливо желая прославиться, сказывают, что Марафонской бой, Милтиадом выигранной, отгонял сон от очей его. В нем соединялися все качества великаго мужа составляющая; и ни кто (сию похвалу приписует ему Фукидид) не заслужил лучше удивления потомства. Некое непреложное стремление, наиредчайшее природы дарование, представляло ему лучшее всегда средство; храбрость его никогда не изумлялася для того, что благоразумие его, превзошед все препоны, предвидя оныя, возвышало его сверьх всех происшествий.
Между тем как о смирении Дария предавалися радости, Фемистокл взирал на Марафонской бой, как на предвестника ближайшия бури; но он не хотел нарушить радости своих сограждан, угрожая им Персидскаго Царя мщением. Они требовали лести, а не предвидения злополучий. Предвидение его почлось бы преступлением или воображением смеха достойным. Пользуяся благосклонностию к себе народа и гордостию щастием его усугубляемою, он воздвигает гнев его против Егины, могущественныя тогда в море республики; доводит Афинян постепенно до объявления ей войны, и таким образом принуждает ее завесть флот, которой будет их и целой Греции спасением.
В самом деле, если бы Ксеркс, господствуя в море, мог по своей воле чинить на Пелопониския и Аттиския берега нападения в то время, как сухопутное его войско входило в Фокиду; Греки не знали бы ни где собирать, ни куда устремлять свои силы: и каждый народ, опасаясь неприятельскаго набегу, не удалялся бы земель своих для их защищения. Таким образом каждый народ, от других отделенный, видел бы свою немощь и на помощь не надеялся бы. Всеобщий ужас сделал бы разумы неподвижными; и сомневаться не должно, что многия города, верные Греции пребывшие, жертвовали бы тогда общею отечества корыстию частному своему спасению, следуя примеру республик с Персами соединившихся.
Не столь великий муж, как Фемистокл, помышлял бы только о запрещении Афин; их укрепления, пристань, оружейница, съестный припас совсем бы его заняли. Напротив того, преисполненный правилами, силу союзныя республики соделовающими, он почитал Грецию Афинскою стеною. Если она покорена будет, то знал, что единые Афины противиться не возмогут. Казалося, что он отечеством жертвует: но он с пользою ему служит, для того, что Греков приводит в состояние защищаться; а если они не погибнут, то победительныя Афины осенятся славою.
Афинян при пренесении их в Соломину и Тресену своих жен, детей и стариков; сами же оставаяся без отечества или, лучше сказать, предавая оное варварской ярости, укрылися в корабли из древа домов своих построенные. Сие предприятие, коего мудрость малому числу была понятна, представляло всем уничижительной и ужасной образ бегства или конечнаго разорения. Надлежит преселиться в те отдаленныя времена и познать оных предразсудки, коли хочем судить о могущественных и неизчислимых препятствиях, Фемистоклом обретенных, когда он побуждал своих сограждан к оставлению своих домов, храмов, богов н гробниц отцев своих. Греция была бы безнадежна, если бы сей полководец не имел всяческия дарования и все роды разума. Упражняем величайшими мыслями и труднейшими политическими и военными соображениями, он прибегнул ко средствам лести и пронырства, дабы уверять людей, понимать его не могущих. Не могши возвесть черни до своих мыслей, убеждал ее властию; возбуждал ее веру; отверзал уста богов; и Грецию исполнил прорицаниями, способствующими его предприятиям.
Овладев Фермопилами, Персы разсеялись по всей Греции, оную опустошали. Делф долженствовал спасением своим незапной буре, которою ужаснувшияся варвары почли знаком гнева божества, град сей покровительствующего и ими раздраженнаго, Феспия и Платея превращены ими в пепел; с обнаженным мечем взяли они Афинской замок, не взирая на удивительную оставшихся в отечестве Афинян храбрость: один токмо Пелопонис остался Персам затворен.
Против неизчислимаго Ксерксова флота Греки поставили только триста восемдесят кораблей, под предводительством, во имя , неведающаго своея должности полководца. Или Евривиад поражен слабостию своих сил, и внимая токмо ужасу, мнил, что неприятель уже близок; или безразсудно помышляя, что для безопасности Пелопониса должно было ходить подле его берегов, или стоять близ Пилоса и Феры, и равным образом покровительствовать всем его частям, вознамерился оставить Саламинской пролив. Фемистокл мужественно ему в оном противоречил, представил Грекам, что токмо в сем проливе может малое число их кораблей с успехом противиться Персов превосходству; показал, что неприятели их, отходя ко брегам Мессении, Елиды и Ахеи, подвергнут везущие к ним военные припасы потерянию опасности, пока Греческий флот находиться будет в Саламине; доказал, что весьма полезно устрашить Аргос, явившийся изменным городом, и что все равно, что Персам оставить Грецию, что удалиться от Коринфскаго перешейка, когда Ксеркс все войско свое в сию устремлял сторону, желая открыть себе путь в Пелопонис. В самом деле, если бы вышел из Саламинскаго залива, то бы варвары оной заняли, осадили бы Коринф с сухаго пути и моря, и сколь бы Греки упорно не защищалися, Ксеркс наконец торжествовал бы, как при Фермопилах, над их искуством и отчаянием.
Фемистокловы представления были безплодны. Он предупредил Евривиадово намерение, приняв на себя вид изменника (последнее изступление любви великаго мужа к отечеству!), подал Ксерксу известие, что Греки хотят укрыться, и чтобы он спешил на них нападать, если хочет препятствовать их удалению; что несогласие господствующее во Греческом флоте уготовляет ему победу; и что он там найдет друзей служить ему желающих. Ксеркс дался в обман, а Евривиад принужден был к бою. Греки, в безопасности быть в сем проливе окруженны, действовали все вдруг, а варвары, не имея довольно места для разширения сил своих, действовали токмо малою оных частию. Разбитие первой их линии привело весь флот в замешательство, который скоро по том обращен был в бегство.
Глупость Ксерксова Саламинской бой решительным. Урон его был велик: но собрав остатки своего флота, не оставалось ли ему еще довольно кораблей для господствования в. море. Почто мнит он, что все уже пропало? Сухопутное его войско ни малаго не претерпело урона, и вся почти Греция была ему покорена. Если бы сей Государь не был трус и глуп, дался ли бы он в другой раз Фемистоклу в обман, который ему подал известие, что Греки хотят разорить мост, на Босфоре им построенной? Конечно не оставили бы они у себя сильнаго неприятеля, приведши его в необходимость победить или погибнуть. Какия бы подобный Ксерксу Государь войски ни имел, то определено ему быть побежденну Фемистоклом. Величайшия силы в руках его подобны Ираклиевой палице в руках младенца, поднять оную не могущаго. Ксеркс обратился в бегство, и оставя во Греции Мардония со тремя стами тысячами человек, кроме союзных войск, помышлял не столь о ея покорении, как о ея упражнении во время своего возвращения и о препятствовании ей прострети свое оружие в Асию.
Мардониево войско в ужас Греков привесть еще могущее, когда бы они большей не избегли опасности, казалось им презрительным по отшествии и переправе Ксеркса чрез море со главными своими силами. Они уже о победе и не сомневались; а изумленные Персы начинали напротив того отчаяваться во успехе. Греция однакож наполнялась еще изменниками, несмеющими покаяться во своем вероломстве, и по тому служащими еще варварам. Спартянам и Афинянам нужна была изящнейшая мудрость к удержанию во пределах своего мужества. Неосновательность с их стороны могла бы возвратить неприятелю смелость, и дать способ обрести в самом себе силы и средства, Мардонию Павсаний, предводительствующий их войском, гораздо превосходил Персидскаго полководца.
Знаю, что сей вождь, ослеплен по том Ксерксовыми дарами и обещаниями, изменил Греции, и восхотел быть мучителем; своего отечества. Обоязнен, не угрызением совести, но затруднениями своего предприятия, он раскаивался иногда во своем намерении, не имея мудрости оное оставить. Влеком по чреде властолюбием и удерживаем боязнию, не оказал во своих поступках, как немощь и раздумчивость, стыд заговорщика совершающих и делающих его столь же презрительным, как ненавистным.
Таков то был Павсаний, как статский человек: но очень часто находим мы людей, кои будучи велики и малы в разных разсуждениях заслуживают в единое время удивление наше и презрение. Если природа не уделила ему нужных качеств гражданину помышляющему и уготовляющему перемену во своем отечестве, то она осыпала его дарованиями великаго вождя. В то время, как никогда не решившийся Мардоний Павсаний действует, бдеет и, предводительствуя войском, не устрашается; узнает Мардониево намерение, окружает его ловитвами, со всех сторон его утесняет, и принуждает его наконец к бою при , в месте узком, где силы его не действуя становятся ему безполезными; и откуду токмо сорок тысячь Персов бегством спаслося под предводительством Артаваса; другие совсем были разбиты.
В тот же день, как торжествовал при Платее, Леотихид Царь Спартянской и Афинянин одержали при Микале совершенную над Персами победу. Лакедемонский предводитель, не ведая произшедшаго во Греции, разгласил по брегам Асии побеждение МардонияДиодор примечает, что Греки ни храбростию, ни искуством в войне победили в сем случае. Победа была сомнительна; Самиане и Милесиане своих неприятелей.
Остановившейся в Сардисе Ксеркс, узнав конечное войск своих разбитие, не почитал себя в безопасности, побежал поспешно в , разсеявая в земле своей сопутешествующий ему ужас. Чем более сей Государь со удовольствием наслаждался зрелищем своего могущества и величества, взирая на собранныя им против Греков силы, тем более чувствовал он себя уничиженна своим нещастием. Прежде хотел целой завоевать свет; теперь казалося ему, что зрит уже Спартян и Афинян среди своего государства, и недерзал почти надеяться сохранить отца своего наследие. Соломина, Плотен, Микала, ужасныя имена! возобновили воспоминание претерпенных Персиею нещастий в войне с Ефиопиею, с и со Скифами. Мысли властолюбия и завоевания, вперенные Киром его преемникам, истребились изо всех разумов; и оставил наследникам свою токмо боязнь и малодушие.
Греция не могла утаить опасность, в кою ее ввергнула измена некоторых городов. Она испытала, что добродетели и великия дарования, плоды вольности, произвести могут ко утверждению и продолжению ея благоденствия. Надлежало ей с большею горячностию прилепиться ко древним своим правилам, и помышлять о почти разрушенном всех ея народов союзе. Следуя мудрости умягчила она закон осуждающий к потерянию десятой всего своего имения доли всех Персам предавшихся или даровавших им свою дружбу. Исполнение сего закона, возжигая в Греции междоусобную брань, возобновило бы и умножило древния несогласия. Победители Персов были снисходительны: народов пощадили, а наказали токмо судей уговоривших их ко измене своея должности.
Греки оказали еще свою умеренность не послушав Лакедемонян, требовавших, следуя недостойной их политике, изгнания из Амфиктионскаго собрания депутатов городов с Персами в союз вступивших. Делая во Греции многих недовольными, они бы разрушили связи союза, и соблюли бы в недрах ея союзников чужестранным. Но со всею мудростию, столь вольнаго народа достойною, союзная Греческая республика не много не рушилася. Персы, если можно так сказать, заразили Греции воздух; и казалося, что КсерксЛакедемон и Афины.
Полученная при Платее всегда государствам возвещает падение, предавалися несмысленному высокомерию. Всегда их движущаяся и спокойствием утомляемая республика мнила с самаго своего начала сужденною управлять целым светом; и наслаждаяся заранее сим желаемым владычеством, клятвою обязывала своих граждан почитать ей подвластными все земли производящия виноград, масличныя древа и пшеницу. Сие детское властолюбие отверзало Афинян душу великим надеждам; и после чудесных премудрости и мужества дел, в Мидийскую войну ими оказанных, коли они не явили желания владычествовать во Греции, то не довольны были занимати в оной нижнее место. Как они со своими женами, детьми и стариками возратилися в раззоренныя свои жилища, то Лакедемон, завидуя ея власти тем более, что они большую приобрели славу, захотел воспретить возставление стен и укреплений их города. «Если Ксеркс, говорили Спартяне, сокрывая истинныя свои намерения под видом общаго блага, возобновит с нами войну, отмщевая свои уроны; то Афиняне принуждены будут в другой раз оставить свой город. Но думаете ли вы, что Персы удовольствуются раззорением онаго укреплений? Наученные опытом, они оныя усугубят и составят среди нас воинский город, который отнять у них мы будем не в состоянии, и откуда они препятствовать будут Греции действиям».
Аттику и ей покровительствовать, если бы Фемистоклу не удалося, обманув Лакедемонян, возвратить им прежнее их состояние. Он поехал к ним послом; и между тем, как он их ухищренною своея негоциации улещал медлительностию, Афиняне неусыпно старались о возстановлении своих стен. Известие об оном пришло в ; и Фемистокл обвинил завистных и злоумышленных людей в разсеявании известия, могущаго нарушить Греции спокойствие. Как он на конец узнал, что уже укрепления Афин почти были окончаны, и что не дерзнут более требовать их разрушения или недоделывания, «Почто, сказал он тогда Лакедемонянам, толико безплодных жалоб? Если вы думаете, что я вас ложным обманываю повествованием, то для чего не пошлете вы туда кого либо из своих граждан? Они истинну познают на месте, и известие их прекратит, на конец, наши распри». Фемистоклу Афины приняли Спартянских посланцов, как аманатов, ответствующих им за их посла. Ни едина из сих двух республик не дерзнула произнести жалобу; но неправосудие и вероломство их поступков начинали превращать зависть их в ненависть, и научили их всему тому, чем они друг другу были опасны.
Полибий уподобляет их республику кораблю ни кем неумравляемому, или в коем все повелевают. Единые, говорит сей историк, хотят путь продолжать, другие пристать ко ближнему берегу: сии собирают парусы, а те их распускают; и в таком замешательстве преданное власти ветров и не имеющее цели судно стремится всегда ко своему сокрушению.
В самом деле Афины, всегда произшествиями и страстьми своими влекомыя, не могли еще утвердити правил своего правления. При самом их начале граждане их были несогласны: горные жители хотели всю власть отдать народу, жители долины желали напротив того учреждения строгия Аристократии; а на брегах моря живущие, умнее других, требовали, чтобы власть разделялася между бедными и богатыми, и чтобы посредством смешаннаго правления, все власти в равновесии взаимно удерживающаго, предупреждалося мучительство судей и граждан распускность.
пример своенравия отцов своих; и среди безпрестанных превращений они привыкли быть тщеславны, вспыльчивы, безразсудны, честолюбивы, ветрены, столь же чрезмерны в пороках, как в добродетелях, или лучше сказать, не иметь ни какого нрава. Утомленные на конец домашними безпорядками, прибегнули они к Солону, и поручили ему предписание им законов; но желая исправить республики зло, сей безразсудный законодатель оное токмо умягчил, или, лучше сказать, придал новую силу древним правления порокам.
Предоставляя народным собраниям право давать законы, избирать судей, и учреждать общия дела, на пример мир, войну, союзы и прочее, он разделил граждан на разныя части, по различию их имения, и повелел, чтобы судейския места уделяемы были только тем, кои собирали с земли своей по крайней мере двести мер пшеницы, деревяннаго масла или вина. Солон, казалось, удалял благоразумно от правления дел людей, малое в общем благе участие приемлющих; разными законами возвращал прежнюю его власть, и давал довольныя судьям власть и силу к содержанию повиновения и порядка: но в самом деле он дал народу поползновение презирать и законы и судей. Позволяя переносить решения, определения и приказы всех судей в шумныя народа собрания, не отдавал ли он чрез сие всемогущий сан толпе несмысленной, неосновательной, завидующей щастию богатых, в обман пронырливаго человека всегда вдавающейся, и всегда управляемой гражданами неспокойными и ведающими ласкать ея пороки? Не учреждал ли он под именем Димократии истинное безначальство? Хотя бы сей законодатель обнародовал законы, касающиеся до всех частных общества предметов, и могущие онаго соделать благоденствие; но то бы было без успеху, для того, что не возможно было, чтобы ненависть, пристрастие, невежество и вспыльчивость, общенародныя колеблющия собрания, допустили учредить непреложныя правосудия правила. Власти законов противуборствовала власть народнаго суда, и врата были отверсты всем злоупотреблениям.
Солон учредил Сенат, составленный изо ста граждан каждыя семьи; и общество сие, управляющее делами, приготовляющее их для народнаго собрания, и освещающее и предводительствующее народу в его судах, принесло бы правительству великую пользу, если бы законодатель знал нскуство сообразить таким образом власть его со властию народа, чтобы они, не испребляя единая другую, удерживалися во взаимном равновесии. Солону то есть каждые тридцать четыре дни, не мог быть в почтении. Народ видел его во близи и очень часто об нем судил. Солон унизил его еще тем больше, и сделал его почти ненужным, что позволял всякому пятидесяти лет гражданину речь держать в народном собрании. Витийство приобрело сан, власть Сената превышающий; и посредством свойственнаго его искуству прехождения заблуждало в чуждых предметах разумы, и судейскую мудрость покоряло своевольству народа.
Солон видел ко стыду своему мучительство возвышающееся на развалинах своего слабаго правления. Хотя особливыя причины с тех пор, как Афины паки приобрели свою вольность, побудили их к великим предприятиям, и народу мудрое правление имеющему почти невозможным; но они доставляли им преходящую токмо пользу. Город сей, обожающий и злодействующий великим дарованиям и добродетелям, не обрел другаго средства к сохранению своея вольности, не вредя тем соревнованию, как отменно служащим отечеству величайшую уделять честь и достоинства, а чрезмерно ему служивших наказывать изгнанием ОстракисмаАристид, по разбитии Ксеркса, дал закон дозволяющий всякому гражданину стяжать судейский сан. И так правление, имея еще больше пороков, нежели исходя из руки , долженствовало еще большее производить зло, когда стремящее Афинян к добру упорство истребится.
Конец первыя книги.
Примечания
1* Г. Мабли Ефоров Ликургу. Правда, что и Иродот древнейший Греческий историк, отцем Истории названный, сего же мнения: относит сие установление так же ко временам Ликурга. Но Аристотель и Плутарх Ефоров при Царях Феопомпе и ПолидореЛикург, полагая явные пределы власти народа и власти Царей, не имел нужды учреждать между ими посредников. Мнение сие тем более подтверждается, что Ефоры не имели положенных пределов своея власти; по чему и кажется, что они были учреждены во время несогласия и возмущения: а до времян и Полидора История не упоминает ни о каких смятениях в Спарте произшедших. Учреждение Ефоров можно почесть средством употребленным к возстановлению тишины и спокойствия. Как можно поверить, что , сей [236] мудрый Законодатель, был учредитель Ефорския власти? он, который с такою точностию полагал пределы различных властей Лакедемонскаго правления; когда Плутарх
2* мудрый Законодатель, был учредитель Ефорския власти? он, который с такою точностию полагал пределы различных властей Лакедемонскаго правления; когда Плутарх