Положив непреоборимую преграду...

[ПОЛОЖИВ НЕПРЕОБОРИМУЮ ПРЕГРАДУ...]

Положив непреоборимую преграду между вами и мною, о возлюбленные мои, преграду которую единое монаршее милосердие разрушити может; лишенный жизнодательнаго для меня веселия слышати глаголы уст ваших; лишенный утешения вас видеть; неимея даже и той малейшия отрады беседовати с вами в разлучении; я простру к вам мое слово; безнадежен, о бедствие! достигнет ли оно вашего слуха. Всечасно хотя тщуся, напрягая томящееся воображение, сделать вас мысли моей присудственными, всечасно плачевной стон и воскликновение имен ваших ударяет в безчувственныя стены моего пребывания; но вся мечта ежеминутно сокрушается, и бедствие умножаяся бедствием, преломляет сердце и терзает душу.

Почти младенцам вам сущим я старался внятным вам сделать, что добродетель есть вершина всех наших деяний, и наилучшее украшение жития человеческаго. А дабы сии понятии, врожденными так сказать в вас были, то старался я всякими способами возбудить в вас мягкосердие, которое можно назвать физическим корнем добродетели. Я видел уже в вас начало благое, моих трудов. Щастие недопустило меня видеть, дальнейшия в том успехи; и надежнейшую дать мягкосердию опору, разсудок благорасположенный. Отче всеблагий! призри на них оком милосердым..........

Шествие природы есть постепенно а потому твердо. Следуя ея стезям неослабевайте упражнятся в мягкосердии, и яко упражнение в телодвижениях укрепляет телесныя силы, яко упражнение в размышлениях укрепляет силы разумныя, тако упражнение в мягкосердии укрепит корень доброделания. Заматерев в сем благом подвиге, колико блестящия произойдут из того следствия. Милосердие, человеколюбие, благодеяние, милость будут обыкновенныя души вашея движения; и о! сладостное помышление, вам самим все сие будет нечувствительно.

Пройдите все языки и все столетия, найдетели где либо чтобы доброделание было ненавистно, чтобы человеколюбие было порок, чтобы милосердие было презренно. Различны их виды и образы, но корень благ повсюду одинаков ибо природа себе неизменна нигде. Дикий американец преторгающий жизнь изнемогшаго своего родителя, когда далное предприемлет путешествие чем подвигается на толико варварское убивство? Мягкосердием. Любомудрие непрестает поощрять нас к оному доводами; воспитание тщится оное в нас сделать привычкою; слово украшает его цветами витийства и стихотворения; а христианский закон оное освятил. Повсюду и во всех состояниях оно славится; Закон же Христов подвижников мягкосердия причитал к лику праведных. Вина сему отменному почитанию везде одинакова: дабы человек легко к совращению со стези доброделания удобный, благоуязвлялся изящным примером и неослабевал бы в добродетели.

Проходя повествования дел человеческих, вам замечали, удостоившияся напоминовения потомства; читали вы иногда вымышленные примеры добродетелей; прочтите ныне, если сие довас когда либо достигнет, пример отличнаго мягкосердия, соблюденный в священных христианских книгах. Чрез весь век свой упражняяся в доброделании, человек о котором будет слово, заслужил название Милостиваго, и церковь причла его к лику праведных. По истинне достоин тот к оному причтен быть, кто забывая даже свое благосостояние, старается ежечасно облегчать бедствия себе подобных.

Филарет праведный родился в Галлатии, во дни Греческаго Царствия, от родителей благородных, почти убогих, но отличавшихся всегда своим безпримерным благонравием и странноприимством. Предки его во время двенадцати первых римских Кесарей, были почтены первыми в Государстве чинами; немалое во всех тогдашних произшествиях имели участие; знатны, почитаемы, богаты чрезъмерно, властительны. Но прияв христианскую веру, претерпели изгнание, лишились всего имущества и еле живот спасти могли, живучи в убожестве и неизвестности. С того времяни нестяжали ни почестей ни богатства, хотя им уже то было при христианских Царях, невозбранно; посветя себя сельскому жительству упражнялися в земледелии, и приобретаемые избытки употребляли на угощение странных и пришельцов. В сем дому обитала по истинне благодать вышняго, ибо стяжание онаго было незлобие и кротость. В таковом семействе воспитан был Филарет. Благому примеру навыкшая душа изъдетства, укоренилась во благоделании, и явила свету деяния во благосердии, почти невероятные.

Отец Филаретов щастливыми некоторыми оборотами мог сделать больше приобретений нежели его предки. Неотступая от призрения странных, он думал что наилучшее употребление своего имения будет то, которое он обратит на воспитание любезнаго своего Филарета. Утвердясь в сем намерении, он сына своего отправил в Афины. Если разум его предузнавать немог каков будет плод, его о сыне попечения, душа его то предчувствовала, в чем и вера христова его утверждала. Упование возлагая на отца всех благ, он хотя со слезами разстался с Филаретом но в твердом уверении что благонамерение его небудет тщетно.

Афины далеко уже тогда низпали от той славы, которую ей приобрели знаменитые мужи в ней бывшия в разныя времена. Неощутительна уже была в ея беседах древняя афическая сланость, и многажды уже невежество и суеверия возгнездившися в Портике простирали черное свое крылие. Но Отечество Фемистокла, Аристида, Платона и Сократа, долго пребыло твердынею учености; простирая владычество любомудрия на своих победителей. Афины были и в сие время училищем любомудрия и словесности, водворяя славных витий, софистов и учителей христианских.

отец его преподал ему учения любомудрия своим примером; изъ устно же наставлял его заповедям Христовым. Он ему вещал: чадо возлюбленное помни всечастно что умеренность желаний что любовь к ближнему, сделают человека щастливым во всяком состоянии. Послушай словес Христовых, и кого он учил блаженными быти: Блаженны нищие духом, блаженны кроткия, блаженны алчущия и жаждующия правды, блаженны милостивии; блаженны чистые сердцем; блаженны миротворцы. Радуйтеся и веселитеся, глаголет богочеловек, мзда ваша многа. О! чадо возлюбленное, коликое утешение, когда душа ничем нетревожится и волнуется тогда токмо когда устремляется наблагодеяние! Коликое услаждение подавать пищу алчущему и жаждущему питие! Мать в простоте души своей Филарету твердила: возлюбленной! се слова священнаго писания: блажен иже и скоты милует. Возможно ли чтобы натаковых началах, любомудрие произрастило плевелы!

Филарет упражняяся во всех частях философии, наипаче прилепился к учению о душе или психологии, к богословии или науке о познании бога и к нравственному любомудрию. Но коль много он удивился нашед, что всё ему преподаваемое было уже для него не новое, что всё что другие называли, понятие, в нем было то чувствование, которое он почитал в себе врожденным, ибо навык оному от сосца почти материя. Все вещи, говорил Филарету учитель его Феофил, суть или сами по себе, или от других. Одни суть причины, другия действия. Но восходя от одной причины, к другой, постепенно дойдем до крайния или вышшия всех, которую именуем богом. Из самого сего понятия следует что первейшая причина отличествует от всех других, что все другия суть ограничены тем самым что они существуют не сами собою, и что первая причина есть неограничена ибо она существует сама по себе. –

Отче, ответствовал Филарет, с того времени как разсудок стал во мне деятелен, я мысль мою обращал на вещи окрест меня находящияся, и на самого себя. Легко приметно мне стало что всё на земле существующее подвержено перемене, все родится, и все гибнет, но в превращениях сих есть правило непременное от котораго ничто удалятся неможет. Я приметил что тела небесныя следуют начертанному пути и от него неустраняются. Вопросил я сам себя кто жиздет всё, кто живит, кто разрушает, дабы оживить паки; кто путь измерил телесам небесным. Потом вопросил себя паки, ты жив, но кем, и как, кто жизнь тебе дал, и почто она скончается. Силу сию вся содержащую вся жиздущую, всему предел положившую, вся оживляющую в коей теряется и самое разрушение, отче, я чувствовал от млечных ногтей. Именовали мне бога, творца, вседержителя; я давно уже его ощущал в себе и душа моя к нему прильпе.

Все вещи, говорил Феофил, суть сложны, или единственны, то есть несложны. Все сложные суть протяженны; к сим принадлежат все телеса, ибо суть протяженны. Всякое протяжение можно делить на части. Возми мысленно малейшую часть тела, дели ее на части, разум ненайдет в разделении сем предела и какую бы я часть себе невообразил, вообразить могу оныя половину. Следует что всякое тело может разделится, разрушится, изменить свой вид, умереть. По сему человек, яко вещество сложенное, умирает.

Напротив того если воображу себе вещество несложное, то немогу найти в нем частей; оно будет неразделимо, неможет разрушится, следует неможет умереть. Какия же суть вещи в коих частей воображать неможно. Опричь мафематической точки в умозрении только существующей, мы чувствуемую нами непосредственно обретаем, мысль. Напряги все мышцы свои, устремися на разрушение мысли; силы твои немощны и тщетно старание. Мысль нераздельна, ибо несложна. Что же мысль или несложенное производит. Конечно несложенное, ибо невозможно чтобы сложенное, несложность производило. Мысль производящее существо именуем мы душею. А поелику душа есть несложна, то и неразделима, неможет разрушится, не умрет. Познай, о человек твое величество, ты сопричастен божеству; если тело твое разрушится то мысль твоя вечна и душа безсмертна.

предметы почти изчезают из очей моих; я чувствую нечто отделяющееся от меня. Мысль мгновенно прелетает в жилище родивших меня. Я с ними беседую, лобызаю их чело. Но все мгновенно изчезает. Зрю окрест себя; я несходил с места. Два существа я в себе чувствовал одно было в Афинах, другое – с моими возлюбленными.

Возтечем мыслию, вещал Феофил, в те времена, когда человек скитался по невозделанным нивам, житию общественному был чужд. Опричь заблудших в пустынях, мы дикаго человека находим обществующаго. Он поемлет себе жену; и так первое основание к общежитию есть любовь. О человек! познай, колико природа до тебя была всещедра; первое твое побуждение к общественному бытию она основала на усладительнейшем из всех чувствований, и сие чувствование излияно щедрою рукою на всех животных, побуждая их обществованию, хотя временному. И так человек в пустынном почти состоянии, имел обязанности, имел права. – Право, обязанность между супругов? прервал Филарет, мне кажется сии слова здесь употреблены несвойственно. Я не женат, но мне кажется что у мужа с женою обязанность должна быть согласие, право любовь взаимная. Вот что я видел ежечасно между моими престарелыми родителями. Один в разсуждении другаго, принуждения неощущал; чего один хотел, другаго желания туда же обращалися.

За правами супругов, продолжал Феофил, следуют права и обязанности взаимныя родителей и чад. Любезной старец, прервал паки Филарет, давно ли ты лишился своих родителей?

Феоф.: Щастие недопустило меня пользоваться их о мне призрением. Родив меня, мать моя скончалась в третий день; отец немог пренести сея печали, по прошествии года скончался. И так невкусив млека материя, я осиротел сугубо питаяся наемными сосцами.

Фил.: Любезной старец, в каком возрасте твои чада?

Ах любезной старец, сказал Филарет, вниди в дом отца моего. В нем узриш всё собрание сих любезнейших законоположений чадолюбивой природы; румяною но незагладимою чертою ознаменованных на сердцах родителей и чад. Внемли: о хотя я мал был но помню, как бы теперь то видел. Мне уже исполнилося седмь лет; играя на дворе при глазах моих родителей, я нечаянно запнулся и вывихнул ногу. О если бы ты видел, сетование возлюбленных моих родителей, о моей болезни; о если бы ты видел их скорбь; попечение их было неусыпно; лишились они пищи и покоя доколе я неполучил от болезни облегчения. Как назовешь сие, любезной старец? Обязанность. Присовокупи, присовокупи и другое к тому именование назови горячность. Ах как нелюбить, как нечтить, кто нас любит до изступления! Мою к ним обязанность ношу я в моем сердце непрестанно; и если бы не была на то их воля, я бы упрекал себе мое от них отсудствие.

Таким то образом Филарет шествуя в учении любомудрия, доводами укреплял свои чувствования, а из чувствований своих новыя почерпал доводы, к утверждению умозрительных истинн любомудрия.

Филарету сотовариществовал во учении его Проб; юноша знатныя породы, котораго отец имел чин Патриция. Одинаковые склонности, одинаковое незлобие души, скоро из товарищей зделали друзей искреннейших. Хотя состояния их были неравны, но в храме любомудрия, сие неравенство, терялося совсем из виду, и там где отличествовать могли только остроумие, прилежание, и качества душевные, знатность и богатство своей цены неимели.

Филарет с Пробом были нераздельны. Жили они вместе, пили и ели вместе, учились вместе, беседовали вместе; радость и печаль были взаимны между ими, и привычка укрепляя склонность их сердец, явила свету пример дружества отличныя твердости.

я вас узрю возлюбленные мои родители. Боже, вещал Филарет проливая слезы, боже, сохрани жизнь угодников твоих. Царь всещедрый, дай зрети их, да облобызаю еще уморщенные в благих подвигах их чела. Но почто смущаюся в моем надеянии, неужели возвращение мое будет столь бедственно, что их неузрю….. Нет, нет; в боге мое упование; беги мысль лютая, отчаяние исчезни.

В таких размышлениях проходил последний год пребывания Филаретова в Афинах. Помаваемый неизвестностию будущаго и нетерпением он твердость обретал в щедроте предвечнаго отца.

Проб получил нечаянное известие, что отец его поболев мало дней скончался. Мать его извещая его о сем, звала его к себе поспешно, для того что одержима была отчаянною болезнею. Письмо уже писано было не ею но сестрою Проба. Спеши любезной брат, спеши, может быть радость о твоем возвращении даст силы родшей нас, и сохранит ея жизнь. Проб получил другое писмо от епарха Константинопольскаго: Государь сожалея о смерти твоего родителя, помня его великия заслуги, и желая утешить изнемогающую его супругу а твою мать, возводит тебя в отцовское достоинство.

Лице возрыдавшаго Проба, при читании известия о кончине отца своего и о болезни матери, начало паки оживляться румянцем веселости. Он отирал текущия еще из очей его слезы, объял выю любезнаго своего Филарета, мой друг возлюбленной, если Проб щастлив, Филарет неотречется блаженству его быть сопричастен. Видя друга своего безмолвна; Проб вещал с сокрушением: мысль твою понимаю. Но укоризна твоя несправедлива. Ужели мой друг думал что чин Патриция во мне произвел радость. О возлюбленной, продолжал Проб проливая слезы, как мог ты мыслить, чтоб друг Филаретов радовался наследию отца своего. Мысль возвышения моего для того вознесла мгновенно мое сердце, что всех благ, всех радостей Пробу в удел доставшихся, Филарету будет половина. Филарет, горестным видом ответствовал, о Проб, любезной Проб, не спеши радостию. Жизнь наша есть мгновение, щастие зыбь морская.

Проб оставляя Афины, звал Филарета с собою, а Филарет горя желанием видеть своих родителей, охотно за ним следовал.

вещал Филарет, мой друг, ты сам то знаеш, предел неотвратимой. Немощны силы естественныя продлить ея или сократить на одну минуту. Болезнь матери твоей, была конечная, определенная естественно, да течение ея жизни скончает. Ужели бы ты пожелал, чтобы всесильный творяй чудеса, жизнь матери твоей продлил на один день токмо, да ты ее живу обрящеш. Но дерзая на таковое желание, не помыслиш, что болезненное терзание родшей тебя продлилось бы, и для чего? В твое утешение. О! юноша зри здесь самолюбие твое сокровенное под покровом сыновния любви. Таким образом Филарет утешая своего друга, на все испытания житейския находил всегда оправдающую божественное провидение причину, и невознегодовал николи.

Проб сопряженный с Филаретом дружбою, давно уже помышлял как бы в теснейший с ним вступить союз, и смертию своих родителей став начальник своего дома, вознамерился возлюбленному своему Филарету отдать сестру свою в супружество. Коликим чувствованиям, вещал Проб сам себе, я тем удовлетворить могу. Осиротевшей сестре моей дам надежную опору, другаго я дам отца; друг мой мне будет брат, и на что бы его согласия я получить не мог, отдавая ему сестру мою, дам ему и половину, большую половину моего имения.

Легко к сему супружеству Проб мог склонить сестру свою Феозбу. Воспитанная во благонравии и в послушании к родителям своим, брата своего почитая теперь своим отцем, она тем более непрекословна была к сему союзу, что в Филарете видела друга возлюбленнаго своего брата и юношу всеми отличными качествами украшеннаго. Филарета, нашел Проб, равно к сему наклонна, ибо благая его душа, видя красоту, благонравие, целомудрие и кротость младой Феозбы, любовию уязвленна стала. Колико лестно Филарету, вещал он Пробу, когда сей сделал ему предложение о женидбе, колико лестно другу твоему пременить имя сие и называться твоим братом. О мой возлюбленной, ты ведаеш, что душа моя давно уже к твоей прилепилася, но теперь и паче будет с нею во едино. Но сколь сердце мое ни горит желанием совершить твое намерение, позволь чтобы я отдалил сию щастливую для нас минуту позволь, и за сие на меня несетуй, позволь чтобы небыло еще к тому моего согласия. – Мой друг любезнейший, вскричал вострепетав Проб, что слышу я, Филарет ли сие вещает. – Несмущайся, возлюбленной, Филарет пребудет всегда тебе и себе неизменен. Требуя моего на женидьбу согласия уже ли ты забыл, что большее моего согласия на сие нужно, и необходимо. Если в воле моей иногда направлять мои желании, и разсудку подлежит устремлять их к пути благому; определение желаний не в моей еще руке, ибо я состою под властию. Запамятовал разве Проб, что родители мои живы......... О любезнейший мой, сказал Проб, опомнившись и лобызая своего друга; ступай, поспешай, все к отъезду твоему уже готово. Мой друг, вещал Филарет, я уже наказания достоин. Сочти сколько дней я у тебя умедлил. Непростительной поступок; недолженствует дружба совершатся нащет благоговения к родителям. Проб лобызал только своего друга, и понуждал его к отъезду.

Отпустив Филарета, Проб горя нетерпением быть ему родственником, вознамерился его предъупредить и совершить брак сестры своей в селе Филаретовых родителей. Сим способом предварю всем его отговоркам и возражениям, в верном уповании что родители друга моего невосхотят оскорбить сердца любящаго их сына и желающаго нарещися его братом. Исполнен сего намерения, он вслед почти за Филаретом отправил всё что нужно могло быть для совершения великолепнейшия свадьбы. Всё что в тогдашнее время производили Европа Азия и Африка изящнаго и драгоценнаго все было собрано, и в добавок всему Проб наполнил брачныя сосуды многими тысячами сребра и злата. Но бояся, что Филарет непримет его безвременных даров и всё посланное велел вручить отцу его и матери, сопровождая сие письмом следующим: Проб патриций, благочестивым родителям возлюбленнаго Филарета. Друг Филаретов к родителям своего друга неможет иначе быть как почитать их с сыновним благоговением. С таковыми мыслями устроено сие мое к вам послание. Неотвергните благочестивые старцы сих недостойных вас даров, но приимите их как приходящих от чистейшия души. Малейшее чем я мог пред вами изъявить мою дружбу к вашему сыну суть сии дары, но лучшее, что он мне дать может есть название брата, взять сестру мою себе в жену, которая целуя вас просит на то вашего благословения. Мир вам и здравие.

Между тем Филарет разставшись со своим другом поспешил в село своих возлюбленных родителей. На меже отделяющей селидьбы их от соседей построена была при дороге гостинница, в которой отец и мать Филаретовы, в свободные часы от сельских упражнений ходили сами на угощение убогих, нищих и странных. Уже солнце лучи свои скрывало в нощную тень. Родители Филаретовы угостив и снабдив всем нужным для дальнаго пути проходящаго убогаго намерены были возвратится в дом свой, и стояли у ворот гостинницы. Видят приближающуюся блестящую колесницу. Куда лежит сей путь, говорила мать, дорога проселочная, какому вельможе нужда довела направить стопы своя в здешнюю весь? Отец неответствовал ни слова, стоял в изумлении. Неуспели они ничего примыслить, как Филарет, скочив с остановившейся колесницы висел уже на их выях. – Филарет – сын возлюбленной! – Дражайшия мои! О колико небо до меня было всещедро. Вас вижу, вас лобызаю, о колико отсудствие тягостно любящему сердцу. – Любезной Филарет – чадо моего сердца. Престарелые родители не в силах были произносить других слов. Сладостныя минуты, веселие неизреченное! Чем уста безмолвнее, тем сердце в чувствованиях избыточнее.

тогда сидел с матерью своею. Немог я мыслить чтобы Филарет мой любезной, потаил от меня что либо, но и тем важнейшее что оно до блаженства его касается. Немог Филарет вообразить себе чтобы Проб недождавшись его ответа сам пошлет к отцу его на испрошение дозволения о его браке. Робким взором, и прослезившимися очами смотрел он на отца своего, стараяся понять его мысль. Прочти, вещал старец, и недав ему письмо докончить чтением, о любезной мой, благословение наше всегда с тобою, да благословит тебя всевышний на благое сие дело. Филарет упал к ногам своих родителей, его благословляющим.

Проб получив соизволяющее набрак сыновней ответствие от отца Филаретова, немедля ни мало отправил сестру свою к ея жениху, снабдив ея богатым приданым и укрепив ей с будущим ея супругом большую половину своего имения. Сам принужден был остаться в Константинополе ради усмирения случившагося в народе смятения, обещевая за сестрою следовать, не теряя драгоценнаго времени.

Феозва принята была сугубо с честью и любовию от родителей Филаретовых, от Филарета же встречена яко любезнейшая невеста и сестра друга безпримернаго. Наслаждаяся взаимными чувствованиями сердца услаждающими, все они нетерпеливо ожидали приезда Проба. Время им к тому назначенное давно уже протекло. Разные слухи достигшия до них о бывших в столице возмущениях их тревожили. Наконец к неизреченной их печали они получили известие, что в царствии последовала перемена; что Проб со многими другими послан от новаго Царя в далнейшия страны в заточение и лишился оставшаго всего своего имения.

Феозва желая исполнить приказание своего брата и повинуясь уже начинающейся к будущему ея супругу горячности, ускорила совершением брака; и скорбя с Филаретом о возлюбленном их брате искала отраду во взаимной их горячности.

Филарет однакоже бояся что бы злоключение его друга непростерлося на его сродников, продал все приданое жены своея имение и селидьбы своего отца, и переселился со всею семьею в Пафлагонию, в весь нарицаемую Амния, и дабы жить в неизвестности переменил название своего рода.

тирским и александрийским.

Всевышний венчая горячность Филарета и Феозвы благословил плодом их супружество. Феозва по прошествии года родила сына, и через несколько лет двух дочерей. Отец и мать Филаретовы благословив своих внучат на шестом году по женидьбе их сына представились, окончав безболезненно жизнь проведенную в смирении и незлобии.

Филарет и Феозва упражняяся в воспитании своих детей следовали примеру отшедших к богу старцев в угощении пришельцов и в снабжении нищих. Дети их предъуспевали в учении и добрых поступках, и пришед в совершенный возраст вступили в супружество купно по воле родителей своих и следуя своей склонности. И Филарет и Феозва наслаждалися видев благие успехи во внучатах. Все жили в одном родительском доме; ибо Филарет отдавая дочерей своих в супружество избрал себе в зятья юношей богатых добрыми качествами паче нежели имуществом.

Благословил бог Филарета богатством, и казалося чем он был щедролюбивее, тем имение его множилось. Плодоносные годы, доброе хозяйство и разсмотрительное земледелие одаряли его обильнейшими жатвами. Чесность, верность и щастие в торгу, воздали ему сотичную мзду от употребленных капиталов...

Примечания

„Положив непреоборимую преграду...“] написана им в Петропавловской крепости во второй половине июля 1790 г. Впервые опубликована акад. М. И. Сухомлиновым в книге „Исследования и статьи по русской литературе и просвещению“, СПб., 1889 г., т. I, откуда перепечатывалась в изданиях сочинений Радищева с названием „Филарет милостивый“.

В настоящем издании повесть воспроизводится по автографу А. Н. Радищева, находящемуся в „Деле о Радищеве и Зотове“ (Государственный архив феодально-крепостнической эпохи, дела бывшего Государственного архива, разр. VII, № 2760, лл. 152 – 156).

Текст повести в оригинале расположен в два столбца по обеим сторонам листов, заголовка не имеет и озаглавлен нами по первой строке. Почерк Радищева в этом автографе – мелкий, торопливый, с небольшим количеством помарок и зачеркиваний.

В первой строке повести, послужившей ее заглавием в данном издания, слово „непреоборимою“, как явная описка А. Н. Радищева, исправлено на „непреоборимую“. Сохранено существующее в рукописи двойное написание имени жены Филарета – „Феозба“ и „Феозва“.

Радищев был арестован 30 июня ст. ст. 1790 г. Ближайшие дни прошли для него в допросах, в писании ответов на замечания Екатерины, предложенные через Шешковского. 13-го июля был подписан приказ о предании Радищева суду; 15-го июля дело его было занесено в протокол Палаты Уголовного суда. В ту же ночь (на 16 июля) Радищев писал Шешковскому, приложив к письму свой отзыв о „Путешествии“ и завещание. 17-го июля Радищев отвечал на вопросы, поставленные Палатой, после чего 19-го июля ему было сделано „увещание священническое“. 24-го июля Радищеву был учинен допрос относительно поправок, сделанных в рукописи „Путешествия“, и почерк его подвергся сличению. Палата не замедлила с вынесением приговора и того же 24 июля осудила Радищева на смертную казнь.

Повидимому в эти дни, в промежутках между допросами, томясь в ожидании приговора, в жестоком характере которого он не сомневался, Радищев написал, вслед за завещанием, повесть о Филарете. Вот как он объясняет ее происхождение в одновременном письме Шешковскому.

„Я, может быть, милостивой государь, моими писаниями вам наскучил, но возложите то на щет неутолимой печали, происходящей от лишения нещастных детей моих, воспомяни, что и ты отец и чадолюбив, и простите мне мое стужание. Всякая бумага, от меня изходящая, идет в ваши руки и для того, если приложенные при сем ничему не противны и я могу продолжать мое горестное упражнение, то по прочтении прикажите мне их возвратить для окончания и неминуемых исправлений. Занимаяся писанием, разум более занят, нежели чтением, и забывшись хотя на малейшее мгновение, кажется, что я не в заключении. О, милостивой государь, если не будет мне отрады видеть плачевное мое семейство хотя на мгновение, то позволь иметь хотя сие. Читая житие святаго Филарета милостиваго, душа над тем паче прилепилася, и вникла в его подвиги, что она соразмернее на подражание нашему слабому сложению. Я преложил его несколько на образ нынешних мыслей, не отступая от истиннаго повествования ни мало, и мечтаю себе, что оно может детям моим быть на пользу. О, если бы оно могло достигнуть их рук“. („Дело о Радищеве и Зотове“, л. 157.)

„Путешествие“ он написал с целью „прослыть писателем“, „приобрести себе прибыль“ от продажи книги. Однако, несмотря на вынужденную покорность и признание своей вины, Радищев не мог уйти из жизни, не сделав попытки как-то объяснить свои взгляды, свое поведение, рассказать о себе, пусть в неполной, зашифрованной форме. Такой попыткой осуществить беседу с близкими людьми, высказаться перед ними, является повесть о Филарете. Посылая ее Шешковскому, Радищев все же напрасно надеялся, что она достигнет своих адресатов. Повесть была приобщена к судебному делу и вошла в его состав. Она даже не была возвращена автору для окончания, о чем просил он в сопроводительном письме, и осталась незаконченной. Замысел повести стоит в тесной связи с переживаниями Радищева во время следствия и суда. Во вступлении к ней он подчеркивает, что „добродетель есть вершина всех наших деяний и наилучшее украшение жития человеческаго“, что „физическим коренем“ добродетели является мягкосердие, а его опорой служит „разсудок благорасположенный“. Мягкосердие славится повсюду „и во всех состояниях“. Пример подвижников мягкосердия важен для того, чтобы „человек, легко к совращению со стези доброделания удобный, благоуязвлялся изящным примером и не ослабевал бы в добродетели“. Обращение Радищева к детям с горячим словом о цене мягкосердия должно было сказать им, что их отцу не было оказано снисхождения, подчеркнуть трагизм совершаемого юридического преступления. Переработанное житие Филарета показывало жизнь молодого „любомудра“, какой она была и могла бы быть. Выражения, в которых Радищев завещает детям „укреплять корень доброделания“, почти тождественны с наставлениями Крестецкого дворянина из „Путешествия“. „Понеже добродетель есть вершина человеческих деяний, то и исполнение ее ни в чем не долженствует быть препинаемо“ (стр. 292). В повести о Филарете Радищев также отзывается о добродетели, как о „вершине всех наших деяний“. Говоря в „Путешествии“ о понуждении к частным добродетелям, он называет „мягкосердие, кротость, соболезнование; и корень их всегда благ“ (стр. 293). Подобный перечень есть и в начале повести о Филарете. Радищев в согласии с Гельвецием признавал неоспоримыми доказательства Крестецкого дворянина о ничтожестве власти родителей над детьми. Согласно этой точке зрения, союз между отцом и сыном может быть основан твердо только на их взаимных чувствах, на взаимном уважении. Естественная, животная связь с годами разрушается. Сознательная любовь сына к отцу будет зависеть от того, что насадил последний в сыновнем сердце, чем заслужил эту любовь. Приняв во внимание это обстоятельство, можно представить себе, как должно было волновать Радищева отношение к нему, ставшему „государственным преступником“, его детей, как мучительно хотелось объясниться с ними, рассказав о себе правду. Но связи с внешним миром у Радищева ие было. Свидания и переписка были запрещены. Единственным чтением служили „священные книги“, присылаемые Шешковским. Терзаясь мыслью об ожидаемой смертной казни, мучимый бессоницей, Радищев страстно желал установить духовную связь с детьми, „сделать их мысли своей присутственными“. Так рождается повесть о Филарете, созданная „напряжением томящегося воображения“ в „бесчувственных стенах“ Петропавловской крепости...

Выбор темы повести навеян Радищеву чтением жития Филарета, входящего в „Минеи-четии“ под датой 1 декабря (702 г. – 1 декабря 792 г.)

Какое именно издание „Миней“ было в руках Радищева – установить затруднительно. Месячная „Минея“, содержащая в себе службы святым и всем праздникам, на каждый день всего года, издавалась в России многократно. Первые издания, включившие в себя декабрь месяц, в первый день которого отмечается память Филарета, относятся к 1619, 1621, 1622 гг., затем идут издания 1644-1646 гг. 1663, 1666 – 1667, 1689 – 1691, 1692 – 1693, 1704 – 1705, 1710 – 1711, 1750 (два – в Москве и Киеве), и наконец 1766 г. – последнее до интересующей нас даты (следующее издание состоялось только в 1799 г., через 9 лет после написания повести о Филарете). Вероятно, Радищев имел экземпляр одного из последних изданий; текст жития каноничен, к тому же он и не связывал Радищева.

В житии рассказывается о богатом и щедром землевладельце Филарете, который жил в малоазиатской области Пафлагонии, в селении Амния. Семью его составляли жена Феозва, сын и две дочери. Филарет был богат, но разорился на подаянии. Он роздал нуждающимся все свое имение, весь скот, отдал даже пшеницу, которую прислал ему друг, узнав о его нищете. На горькие упреки жены Филарет отвечал евангельскими заповедями, продолжал свою благотворительность и оставил у себя только дом, в котором жил с семьею. В то время Амнию посетили „нарочитые мужи“, отыскивавшие по всей стране десять красивейших девушек: греческий царь Константин, к владениям которого принадлежала Пафлагония, хотел жениться и выбирал невесту. В доме Филарета послы увидела Марию, внучку хозяина, прельстились ее красотою и добродетелью и, вместе со всей семьей, отвезли ко двору. Мария затмила своими достоинствами всех остальных привезенных послами девиц и стала царицей, Филарет сделался царским тестем, но не изменил своего поведения. Он попрежнему покровительствовал нищим и раздавал им все свое имущество. Даже на пир, устроенный для царя, он пригласил нищих и вместе с семьей прислуживал им. Много подвигов благотворения совершил Филарет и прославился чудесами, произошедшими при его кончине.

Таково краткое содержание жития. Как видим, „преложение“ его „на образ нынешних мыслей“, о котором говорит Радищев в письме Шешковскому, носило свободный характер. Связь повести Радищева с житием ограничивается именами Филарета и Феозвы и отнесением действия в греческую область, даже не в Пафлагонию, а в Галатию. Взамен этого Радищев наполнил свою повесть автобиографическим материалом, изложением некоторых философских взглядов, ввел фигуры Феофила, Проба и заново построил сюжет. Он отказался и от ровного повествовательного тона жития, предпочтя эмоционально-приподнятый тон в обращении к своим читателям-детям, пользуясь формой диалога между действующими лицами, их перепиской и т. д. В смысле языка, строения фразы, повесть сохранила типичные особенности литературной речи Радищева.

– ср. „Житие Ф. В. Ушакова“. И в своем „Филарете“ Радищев становится на тот же путь, что в этой брошюре. Он использует форму жития, наполняя ее новым содержанием, на этот раз. почерпнутым из собственной жизни. Повесть о Филарете, несомненно, является автобиографическим произведением. Я. Л. Барсков широко использовал ее материал для построения биографии писателя („Материалы к изучению «Путешествия»“, изд. „Асаdemia“, 1935 г.) и сделал это с достаточной убедительностью. Образ родителей Филарета – „супругов добродетельных, религиозных и гуманных“, связанных горячим взаимным чувством и нежностью к детям, внушавших им лучшие принципы, с любовью описанных Радищевым, выглядит именно таким и по воспоминаниям их внуков, Николая и Павла, детей писателя. Обстановка именья Радищевых Облязова сходна с обстановкой того „греческого селения“, в котором вырос Филарет. Воспоминания Филарета о своем детстве, о болезни в семилетнем возрасте, позволяют Я. Л. Барскову отнести ее к 1755 году, а переезд Радищевых в Москву, считая время, необходимое для лечения вывихнутой ноги А. Н. Радищева, – к 1757 г. Годы учения Филарета в Афинах соответствуют Лейпцигскому периоду жизни Радищева, а речи старца Феофила напоминают рассуждения профессора Платнера, учителя Радищева в Лейпциге. Возможно также соотнести женитьбу Филарета на сестре друга с браком самого Радищева, женившегося на племяннице своего университетского товарища А. К. Рубановского – Анне Васильевне Рубановской. Подобно Филарету, он ездил в Облязово, чтобы испросить согласие родителей и после свадьбы полтора – два года не служил, занятый своим семейным счастьем.

Темы бесед Филарета с Феофилом – о сложности и протяженности тел, о бессмертии души, о первейшей причине и др. – были очень близки самому Радищеву. Он возвращается к этим проблемам в своем трактате „О человеке, его смертности и бессмертии“, начатом в Илимской ссылке в 1792 г., и излагает их в сходных выражениях.