Александр Радищев: Песни петые на состязаниях в честь древним славянским божествам

ПЕСНИ ПЕТЫЕ НА СОСТЯЗАНИЯХ В ЧЕСТЬ ДРЕВНИМ СЛАВЯНСКИМ БОЖЕСТВАМ

Певец лет древних славных, певец времени Владимира, коего в громе парящая слава быстро пронеслась до Геллеспонта, Боян, певец сладчайший, коего глас, соловьиному подобной, столь нежно щекотал слухи твоих современников; возложи, Боян, благозвонкие твои персты на одушевленные, на живые твои струны; ниспошли ко мне песнь твою из горних чертогов света, где ты в беседе Омира и Оссиана торжество поешь Ироев древних или славу богов; ниспошли, и да звук ее раздается во всех краях, населяемых потомками колен Славянских.

Велик был день у Славянского народа, день, посвященной первейшим их божествам, сильному Перуну, благодетельным Святовиду и Велесу, буйным Стрию и Позвизду, Нию и Чернобогу грозным, благой Ладе, Лелю и Полелю и всещедрому Даждьбогу. От всех колен Славянских, от Ильменя и Новаграда, с холмистых берегов Клязьмы, от Галича и Дуная, с Помория и Моравы, с вершин Алпийских и с моря Адриатического сбиралися для общего торжества к великому Киеву старейшины, князи, бояре и гости, и тьмы народа бесчисленного. – Вели они с собою сладкогласных песнопевцов, да в оный день великий прославят в песнях своих богов и витязей, и слава языка Славянского да промчится во все концы известного тогда мира.

Утром рано в день торжества, едва первая стрела лучезарная излетела от молниенного убруса жаркого Знича, как сильные гласы труб, цевниц, бубнов и тимпанов возбуждали всех стекшихся на злачные долины, пестроцветною муравою покрытые, где Днепр, пробив пороги с шумом и пеною, тихою в Лиман течет струею. Князи, песнопевцы, витязи и все начальники вступают во златые стремена, шествуют стройно на конях своих бодрых; идут стязи пред ними, хоругви возвеваются по воздуху; священники в одеждах белых льняных, багряными поясами одержимых, ведут жертвы, украшенные цветами юных дней нежнодышущего маия. За ними в след резвою толпою идут лики юношей и дев, сонм жен в соборе радостном и народ созади, в одеждах мирных, шествуют медленно.

И се лиется уже кровь тельцов, юниц и агнцов. Лики общую возгласили песнь. Ветр препнул свое дыхание, дым курения ароматного и всесожжения восходил серым столбом за облаки. Десять избранных песнопевцов от различных племян славенских стали строем на берегу древнего Ворисфена; каждой из них несет на правой руке своей сокола быстроокого, в левой держит звонкие гусли. Из далеча возникли шумные гласы труб, цевниц и тимпанов, возбудили вздремавших по утренней пище лебедей на струях Днепровских. Зане обычай был таков, что сокол, поражающей лебедя, назначал чреду в песнопении, и чей был первой, тот первую воспевал песнь, и все другие по чреде своих соколов.

Возлетают лебеди, высоко виются под легкими утренними облаками. И се, яко стрелы от звенящия тетивы, твердым луком напряженныя, летят стремительно десять соколов, пущенных с рук десяти песнопевцов, пришедших на состязание издалека; состязание, достойное игр Олимпийских в счастливые времена Еллады. – Летят соколы; и чей первой настиг лебедя? Се твой сокол, о Всеглас, житель юной берегов Ильменя, он ударил лебедя в белую грудь; возлетают пух и перья по воздуху; кровь капала дождем из заоблака; священники тщатся восприять ее в чаши златые; зане таинственно вещают. Лебедь упал мертвым к стопам коней княжих, а сокол победитель летит на десницу Всегласа. Глас труб и цевниц возвестил чреду первую.

Сокол второй. Он твой, о Крутосвист, житель ближайших гор Тмутаракани; поразил лебедя полумертвым, и сам, возвившися под облако высоко, упал вниз стремглав и воссел на десницу вождя своего торжествующ.

Сокол третий слетел с руки Хохта от устья Дуная; ударил лебедя, но тщетно, и в третий раз мог только его повергнуть на землю бездыханна.

Сокол четвертой рожден на вершинах гор близких моря Адриатического, Черными Горами именуемых. Принес его Звен, потомок славных сопутников Пирра, мечтавшего завоевать вселенную.

Пятый сокол – Тиховоя, коего предки, оставив Кипр, преселилися сперва в Гесперию, потом прешли жительствовать на Поморие и принесли с собою обряды служения благотворныя Лады. Он, лебедя тихо поражая, но часто, пригнал, его утомленна и жива к стопам своего господина.

Пять последние соколов, хотя не столь знаменитые победители, но не отпустили своея добычи, и утомленны пали, с нею на землю.

И се воссели десять песнопевцов по чреде побед своих соколов на уготованных для них зеленых одрах; за ними, стали лики юнош и дев разделенно. Священники воскурили! фимиам. – –

Воззвало в бытие
Все то, что око наше зрит,
Или все то, что мыслию постигнуть можем?
Се ты, о боже сил!
Се шествуешь, хламидой звездною одеян,
Носимой духом бурь и ветров.
Восток, юг, север и Стрий буйной сам
Твои суть слуги,
Земля подножие твое,
А дальной Эфир, дальной,

Венчан стихийным светом,
Рождающей одеян теплотою,
И творчей силой препоясан,
Воссел, о ты непостижимой!
В пространстве, в пустоте,
Среди смешения, среди Хаоса,
Средь нощи древния и всюду мрак.
Воссел, да зиждешь и творишь,
И образы да дар твой будут.

Се там, престолу твоему,
Где молния не знала крыл своих,
Крыл огненных, в полете быстрых,
Где гром еще молчал, немея,
Где свет, где сушь, где влага,
Вскормленны вечности сосцами,
Росты бездейственны хранили,
И где движенье, жизнь в тебе едином,
О бог! лелеясь, были;
Се там предстали и явились

Твои все слуги, твои силы:
Знич светлой жаркой, жизнодатель,
Велес отец сей будущих животных,
И Позвизд и Купало,
Скрывавшие в своих огромных недрах
Всемирной Океан,

И реки, и озера;
И Ний, отец земли, и крушц, и камней,
И мать рожденья Лада,
Всесочетающей любови бог.
Воссел, и тихое
Благоговейное молчанье
(Торжественной предтеча
Зиждительного слова)
Повсюду было
Ко бытию готовя вся…
Се творчее изыде слово…
Уже начало восприяли
Движенье, жизнь и бытие…

Немыслимой никем,
О бог, отец, зиждитель,
Стал чувствуем, стал ощущаем.
И чадо юное твое,
Руки твоей творенье,
Подъяло край завесы древней,
Завесы вечности – и ты стал бог:
Зане, что ты, когда тебя
Никто не мог постигнуть,
Иль чувствовать иль видеть?
Се Знич и Лада с сыном
Велениям твоим послушны,
Живят и греют, сочетают…
Все движется, приявши жизнь.

Чудесности исполнилась вселенна!
Но всё творенья суть
Лишь слова твоего; – – –
Нет, мысли лишь одной,
Твоей лишь мысли необъятной. –

Тела вращаются велики, светлы,
В согласьи стройном, дивном,
В гармонии чудесной.
Что там? Или кто там живет,
То ты один лишь знаешь,

Или твои лишь слуги сильны.
Здесь, виждь, велел ты Нию сушу вздвигнуть,
На ней горам взнести
Свои верьхи крутые, льдяны,
Иль пропастям, разинув хляби,
Вмещать в широки недра земны
Или блестящие крушцы,
Или сверкающи кристаллы.
Уж Позвизд махом своего трезубца
Возбрызнул Океан на сушу,
И влага, напоив всю землю
Потопа общего разлитьем,
Раздвинуто лице свое превыше гор
В моря, в озера, в реки собрала.

И реки буйно восшумели
Чрез каменны скалы,
Через бугры кремнисты,
Крутясь, стремясь иль извиваясь
Меж нив, полей, лугов;
Текут они прозрачны, тихи
Во чрево обще вод,
В понт синей, в понт глубокой.

Уж Знич со Ладою в союзе
Взлегли на одр супружней, одр туманной
И тепла мгла в парах прозрачных
Взлетела и взвилась высоко.
Се, зри, туманы серы там,
Собравшися, сгустившись выше,
Вступили облака горами,
И Стрий налег на их рамена;
Юг, Север вниз и в верх бунтуют,
Оставши, буйны чада
Истлевшего хаоса,

Летит дождь теплой вниз на нивы,
Где в след всезиждущим твоим веленьям
Велес на свет извел вола
И всех зверей дубравных,

Где Даждь благой и щедрой
Родил древа и злаки.

Но ты, отец, с улыбкою рожденья
Возвел свои зеницы светлы
На юной мир, на юну землю;
Ты, видя счастие, блаженство,
Повсюду в блеске расширенно,
Добро ты видя всюду,
Еще помыслил ты.
Се паки сильно твое слово,
Беременно еще твореньем,
Явилось в мир,
Явилось облеченно в персти.
Се образ твой, о сильной!
Се образ дивной, возниченной;

Живущее в жене и в муже…
О человек, творение чудесно!
Творенье бренное, о царь земли!
Ты слаб, ты червь, ты мал,
Пылинка ты в сравнении всего;
Но силен, но велик умом.
Ты мыслию божествен,
Зиждитель и творец!

Велик, велик ты, о Перун!
Когда разверзишь длань свою широку.
Из коей льются изобильно
Благодеяния щедроты,
И мир, и тишина, и счастье;
Когда ущедрит нас
Посланник благ твоих великих,
Посланник твой Даждьбог.
Велик ты также и ужасен,
В ночи несясь туч синих, черных,
Когда преступны человеки,

Сзывают гром твой с небеси!
Твой гром губительной, карающ,

И стрелы молнии твоей крылатой.
Тогда твоя десница сильна, рдяна,
Вращая огнь, удар вознесши в верьх,
Превыше всех верьхов холмистого Олимпа,
Низвержет молнию и гром,
И звук и треск, и смерть и ужас…
Бегут животные, трепещут
Пред взором твоего лица паляща
И кроются в вертепах темных,
Сердца сотрясши всех строптивых,
Не смерть ты шлешь, но знак благоволенья;
Ты паки стрелу сизу молньи светлой
Верг махом в дол,
И гром твой глухоутлозвонной
Ударил с треском в верьх сосны ветвистой
И раздробил ее в обломки малы.

Но ты тут не ужасен, о Перун!

Под ней покоился любимец твой Седглав,
Седглав, твой жрец верховной, прорицатель,
Принесшей жертвы, о Перун! тебе обильны,
И сто тельцов и сто волов, овнов толикож;
Любезна первенца лобзает,
И юношу сего любезна
И сына сердца и души
Он в дальной путь готовит, устрояет,
И пред лицом твоим
Он отчее ему дал наставленье:

– Ты юн еще, о сын мой милой!
О Велеслав, ты юн;
Но был уже свидетелем злосчастий
И бедствий пагубных войны.

Уже прошло тому и год и больше,
Как многолюдные колена Кельтски,
Сложив свои все силы
Во ополчение едино,
От мыса, в дальном море вон торчаща,

Чрез Северной Улин, и Тул, и Морвен,
И острова Гебридски,
И все брега обширной Скандинавьи
До самых тех брегов
И низких и болотных,
Где тихая Нева
Свои глубоки волны
Из Ладоги влечет
И томною своей струей, почти прямою,
Весь сонм своих валов бесшумных
Изхлынула в Варяжско море, там,
Где мглой всегда Котлин покрытой
Косой иссунулся далеко в море.
Сердца, глубоко уязвленны,
Что племена Славянски сильны,
Ступая во следы широки, звучны
Своих усопших предков,
Оставивших свои
Пылающие веси

Епир, Иллирик и Панонью
Губителям вселенной в Риме,
Простерли меч победоносной,
За многоводную струю Дуная,
За Днестр, за Буг, за Вислу,
За славной Ворисфен
И даже до брегов камышиста Ильменя,
Откуда Волхов извлекает
Обильное соборище вод желтых
И чрез пороги между скал гранитных
Мчит их в сожитие
Вод Ладоги пространной;
Восстали,
Покрыли
Варяжски
Пучины
Несметной тьмой ладей
Прошли они
И Рюген

И Езель,
Прошли они Котлин
И устье тройственно Невы.
Тут, сняв с судов высоки щеглы,
Подобны лесу темну,
Без листвия опустошенну
И молнией и бурей,
Веслами воды рассекая,
Шли в верх Невы, шли Ладогой,
Вошли во устье Волхова
И плыли до его порогов.
Оставив тут суда,
Пошли во строе ратном,
Простерли ужас и беды,
Смерть, пламя и оковы мыча,
По нивам, по холмам.
Восплакали Славянски девы,
Рабыни став врага;
Взрыдали жены, дети,

Ты тому свидетель сам был,

Как их мечь, носясь по стогнам,
Не щадил Славенской крови,
Как младенцы, жены, старцы
Погибали беззащитны.
Вихрем буйным рыщут всюду,
Огнь, и гибель, и крушенье
Везде сеют, простирают,
И смерть бледна воспарила
Над главами всех, готова
К извержению кончины
Общей всем, что живо было.
Ах! почто, почто, несчастной,
Не погиб, плачевна жертва
Я их лютости и зверства.

Врознь по его атлантовым раменам.
Рука его была как ветвь претолста

Увесиста, широка длань.
Был глас его подобен
Рычанию вола свирепа,
Когда, смертельно уязвленной,
Несется он по дебрям, по долинам;
„Кто вы?“ – вещает паки к изумленным
Он диким и суровым гласом. –
Первосвященника Перунова супруга
У ног твоих. – „Восстань, иди со мной“.
А мы? .. А я с тобой, – вещал
Седглав, тут проливая
Обильные потоки слез, –
Отсутственны мы были и ходили
В соседственной Холмград.
Там мы с тобою
На сделанном брегу высоком,
Где столп Перунов возвышался,
Курили Фимиам.

Но, о зрелище ужасно!
Рабынь наших мы сретаем, –
И несут уж хладно тело
–
„Поспешай, – тебе вещала
Мать твоя чуть слышным гласом, –
Поспешай, коли возможно.
Чаромила унесенна
Вождем Кельтским в ладию…“
Хлад и смерть вдруг распростерлись,
Очи меркнут – – прервалося
Ее томное дыханье,
И – душа вон излетела… –

Сих врагов неистозлобных,
Мы карали их измену;
Гнали, били и мертвили,
И во Новгород вступили
По телам сих лютых воев.
Но возможно ли воспомнить
Те минуты равнодушно,
Те минуты преужасны,

Увидев ужасно
Сие посрамленье,
Как львы возревели
Мы ярости гневом;
И буйны стремились
На воинство Кельтско,
Старались отнять весь
Их плен и добычу.

Но душа, душа томленна
Излетала в след за сталью
И лилася в крови дымной.

И смело подвизайся,
Карай, рази врага, им отомщая
Все раны, кои он нанес

Неси ты бурной огнь в селенья Кельтски;
Лей кровь… ax! для чего
Бессильные мои рамена
Подъять не могут брони тяжкой;

И мщеньем ярости
Непримиримыя пылая,
Вращал бы меч мой обоюдной
В груди и в недрах сопостатов,

Из трупов бы врагов, попранных долу,
Престол воздвигнувши высокой,
Тебе Перун, тебе, я сердце,
Из груди вражьей извлеченно,

О! бог, всесильной бог! –
Вещал Седглав тут в исступленьи, –
Отверзи очи ты души моей,
И книга будущих судеб
–
Тут юноша простерся долу
В благоговении сердечном;
Воздел на небо руки жрец.

Се смерть, сто разинув,
Сто челюстей черных,
Прострет свою лютость
В твою грудь и сердце!

Не будет спасенья
Тебе ни откуда...

Тогда блаженны дни твои пребудут
В объятиях супруги милой,
В среде любезного семейства,

Спеши; се зрю, полки Славянски идут,
Несут булатны свои копья,
Несут, как лес густой – –
О, радость мщения, играй,

Сие последнее да будет
Мне старцу утешенье,
Вознесшему уж ногу в гроб.
Иди, спеши, о сын любезной!

Тебя еще да узрят мои очи,
Сим лавром увенчанна. –

Удивленье всей вселенной,
Все преграды, все оплоты
Сокрушат рукою сильной,
Победят – – природу даже, –

Пред лицем их озаренным
Славою побед огромных
Ниц падут цари и царства. – – –
О потомки! – – но гром грянул,
– – – – он ощущает,
Что шествует в величьи тихом бог.

Примечания

Напечатано впервые в т. I Собр. соч. 1807 г. В настоящем издании исправлены явные опечатки этого издания: в изд. 1807 г. в ст. 16 напечатано „и север“ (что нарушает размер) вместо „север“; в ст. 87 напечатано „воздвигнуть“ вместо „вздвигнуть“ (по размеру стиха); в ст. 403 – „летали“ вместо „летала“; в ст. 607 – „возложил“ вместо „взложил“. До нас дошло только начало этой поэмы, точнее, прозаическое введение к ней и первая часть самой поэмы. Скорей всего, остальные части ее вовсе не были написаны Радищевым. Введение, в котором описано торжество древних славян, на котором должны состязаться певцы, определяет предполагаемую структуру всей поэмы. Она должна была, повидимому, состоять из отдельных песнопений, произносимых состязающимися певцами. Первый певец, выступивший на состязании, – Всеглас; его именем и названа первая часть поэмы, представляющая его песнь; далее должны были итти песни других певцов – Крутосвиста, Хохта, Звена, Тиховоя. Начало поэмы Радищева написано в 1800 – 1802 гг.; эпиграф к ней взят из „Слова о полку Игореве“, напечатанного в 1800 г. („Героическая песнь о походе на половцев удельного князя Новгорода-Северского Игоря Святославовича“, М., 1800). Мотивы „Слова“ использованы и в тексте введения и в обращении к Бояну в начале его. В своей поэме Радищев широко использовал имена псевдо-славянской мифологии. Он упоминает „Ладу“ уже в „Путешествии из Петербурга в Москву“. Есть „славянская“ мифология и в „Бове“. Но особенно много ее в „Песнях древних“. Уже в начале введения к поэме перечисляются славянские боги, как действительные (Перун, Велес), так и измышленные. Приводим сокращенное объяснение этих имен по М. Попову (по его „Досугам“, 1772).

Перун – „начальнейший славенский бог. Почитали его производителем всех воздушных явлений и действ, как то: грома, молнии, облаков, дождя ипрочего…“

– „бог солнца и войны“.

Велес – „славенский бог, начальствующий над скотами, по Перуне, первый“.

Позвизд – „славенский Эол, которого древние признавали богом бурных ветров, а у киевлян почитался он богом воздуха, вёдра и ненастья“.

Ний – у Попова Ния – „признавался… подземным богом, коего степень занимал у греков и римлян Плутон, адский царь“.

Чернобог – „Некоторые варяжские славяне признавали его злым божеством и приносили ему жертву кровавую и печальное моление и также страшные заклятия“.

Лада „богиня киевская, подобящаяся во всем Венере. Славяне признавали ее богинею браков и веселия любовного“.

Лелио (или Лель) – „сын Ладин, нежный божок воспаления любовного“.

Полеля (Полель) – „славенский Именей, сын Ладин“, т. е. бог брака.

Даждъбог – „божество славянское, почитавшееся в Киеве… По догадке, имя его означает оного богом подателем благ, от коего молебщики ожидали себе счастия; почему, кажется, можно его почесть богом богатств“ (у Радищева несколько иное толкование).

Знич – „священный неугасимый огонь. По многим городам имели славяне его храмы, жертвовали ему частию из полученных у неприятеля корыстей и пленными христианами“.

Купало – „киевский бог плодов, второй по Перуне“.

Зимцерла „Бова“) – „славянская богиня. Какие приписывались ей качества, о том ничего неизвестно; разве испорченное ее название произвесть от имени зима и глагола стерть, так называется она Зимстерлою “.

Большинство этих богов подогнано к привычным образам античной мифологии.

Без сомнения, „Слово о полку Игореве“ явилось одним из импульсов для создания Радищевских „Песен древних“, опыта реконструкции древней национальной поэзии, выражающего национальное мировоззрение, быт и характер славян-язычников. Уже в первых строках введения в поэму Радищев обращается к Бояну. Это полумифическое имя, упомянутое в „Слове“, понималось в начале XIX в. как собственное имя древнего великого поэта-эпика, русского Гомера или Оссиана. Эпиграф к „Песням“ Радищева взят тоже из „Слова“; в подлинном тексте (по первому изданию) он читается так: „тогда пущашеть, – соколовь на стадо лебедей, который дотечаше, та преди песнь пояше“ (стр. 3). Далее во введении к поэме Радищев описывает состязание десяти соколов, погнавшихся за десятью лебедями. Это описание явилось результатом неправильного понимания данного места „Слова о полку Игореве“ в переводе его при издании 1800 г. Здесь указанное место и его контекст переданы так: „Памятно нам по древним преданиям, что поведая о каком-либо сражении, применяли оное к десяти соколам, на стадо лебедей пущенным: чей сокол скорее долетал, тому прежде и песнь начиналася, либо старому Ярославу либо храброму Мстиславу, поразившему Редедю пред полками Касожскими, или красному Роману Святославичу“ (стр. 3 – 4). Космогонические и воинственные мотивы первой части „Песней древних“ („Всеглас“) сближаются с характерными мотивами поэзии Клопштока; вообще влияние преромантической литературы Германии и Англии сильно сказывается в радищевской поэме. Размышление о человеке (ст. 142 – 148) напоминает то место 1 песни „Ночей“ Юнга, мотив из которого заимствовал Державин в оде „Бог“. „Как беден, как богат…“ и т. д.) „Ночи“ были широко известны во всей Европе в XVIII в. и в частности в России. На русский язык „Ночи“ переведены в XVIII в. неоднократно.